- Тут, Аксинья, мы и избу поставим. Приметил я поляну, осенью рожью засеем, - сказал Будый, - как-нибудь проживем.
И принялись за дело. Отесывали основу для избы, рубили хворост, жерди. В работе не заметили, как начало вечереть. Сгустились сумерки. В закатный час небо быстро меняло окраску. Сначала оно стало бледно-розовым, потом голубовато-серым.
Будый нарубил еловых лап, приготовил постель:
- Это не полати в избе, Аксинья, однако мягко. А поутру за избу примемся.
Ночью Аксинье Онцифер привиделся, будто он ее во сне домогается, а она сопротивляется, отталкивает.
Проснулась - темень, а сквозь вершины деревьев небо в мелких звездах. Услышала, что не спит Будый, ворочается. Сказал:
- Озеро поблизости, журавлиха курлыкала, на гнезде сидит. А на озере и рыбалка, и куга[26] для крыши.
Едва рассвело, Будый отправился на поиски. Увидел неподалеку озеро и заводь, а еще берега в куге. В самый раз для крыши избы. Возвращался довольный - на хорошее место напали: он, Будый, на заводи колья забьет, плетни к ним привяжет для захода рыбы…
Так рассуждая, выбрался на поляну. Осмотрелся, заметил избу, а навстречу ему старик направляется. Рассказал ему Будый о своих бедах, а тот в ответ: ты ли один такой?
И поведал он Будыю, что живут они здесь с сыном и старухой вот уже третье лето, а на той неделе непременно помогут Будыю и избу поставить, и рожь посеять.
Однажды Будый набрел на борть, добрую медом. Сытые пчелы беззлобны. Брал Будый мед по справедливости, срезал часть сот так, чтобы оставалось пчелам на зиму и борть к следующей весне не вымерла. Целый туесок меда набрал.
Потом Будый поставил на озере невод, брал рыбу, сушил с Аксиньей грибы, пока морозы не настали и снег не выпал.
Весна выдалась ранняя, слякотная, с частыми дождями и быстрым таянием снега. Зазеленели деревья, поднялась трава, и ощетинилась рожь.
И снова радуется Будый всходам. Хоть и малое поле засеял он - насколько зерна хватило, однако на семена значительную часть оставит.
Так планировали они с Аксиньей. Как-нибудь протянут.
В то самое время, когда Будый радовался весне, из Переяславля-Залесского выехал великий князь Дмитрий с десятком гридней. Направлялся он в Ростовский удел по просьбе ростовского епископа Игнатия. Писал тот в своей грамоте, что снова ростовские князья не в мире живут, его, епископа, не чтут и надобно князю Дмитрию унять их…
Ехал Дмитрий в Ростов, что на Неро, чавкала под копытами грязь, и через десяток верст князь свернул к лесу, где, как ему казалось, земля была не слишком разбита. Но в лесу хлестали мокрые ветки, цеплялись за корзно, и князю приходилось то и дело изворачиваться. Он вертел головой, прикрывал рукавицей глаза. Следом за Дмитрием тянулись гридни. Они молчали, похрустывал под копытами валежник, да пофыркивали, встряхивались кони.
Воздух был сырой и холодный, редко вскрикивали птицы, постукивал по сухостою дятел. Неожиданно на весь лес всполошно затрещала сорока, предупреждая о появлении людей.
- Экая неугомонная птица, - усмехнулся князь, - человека за версту слышит.
Вспомнилось, как еще в детстве, сколько сороку ни отгоняли, она продолжала надоедать своими скрежещущими криками.
Время перевалило за полдень, когда князь выехал на поляну с пробившейся рожью. В стороне стояла изба, крытая кугой. Остановил Дмитрий коня, осмотрелся. Из избы вышел мужик в нагольном стареньком кожушке, поклонился. Узнал князя: сколько раз видывал его в Переяславле-Залесском.
Дмитрий хмуро повел бровью:
- Почто ты, смерд, в лесу пристанище себе нашел? А может, хоронишься от тиуна боярского, на чьих землях живешь?
Будый поглядел князю в глаза. Хотел было рассказать, какие обиды претерпел от тиуна, как смерды от бояр и ордынских счетчиков по лесам пристанища ищут, а Дмитрий вновь ему вопрос задал:
- Молчишь, смерд?
Тут Будый голову вскинул:
- Не хоронюсь я и люду обид не чинил. В лесу живу оттого, что многих бед натерпелся.
- Коли твоя совесть перед Богом и людьми чиста, то и не таись. И от тиуна и ордынского счетчика не схоронишься.
Тронул князь коня, а Будый в избу вошел, сказал Аксинье:
- Не ведаю, ждать ли, покуда хлеб соберем, аль сызнова в бега удариться?
- Доколе нам, Будый, места искать, авось запамятует князь…
Возвращаясь из Ростова Великого, князь Дмитрий заночевал в деревне. Отроки внесли охапку соломы, положили ее на земляной пол, а сверху набросили холстину. Князь улегся, но сон не брал его. От сидения в седле болела поясница, и Дмитрий ворочался с боку на бок. Сказывались беспокойные, наполненные тревогами годы. В Ростове ему стало известно, что в Ярославле побывал городецкий князь. О чем Андрей и Федор сговаривались, Дмитрий не ведал, но, верно, не о добром. Так почто, собравшись на Переяславском озере, братья обещали жить в мире, чтить память отца?.. Снова Андрей не может жить без коварства… Но вот наступил тот миг, когда Дмитрия охватила сладкая истома и он не запомнил, как прикрыл глаза и сон сморил его. Что привиделось ему, он не мог вспомнить, потому как проснулся - все тело огнем горело. Догадался: клопы загрызли.
[26]