На следующий день мне разрешили посетить отца в реанимационном отделении: интубационная трубка во рту, землистого цвета щеки и побелевшие виски сделали его почти неузнаваемым. С ужасом я отводил глаза, не веря своим глазам. Почему на прощание я еще раз не прикоснулся губами к его изменившемуся небритому лицу? Через несколько дней он умер, его щеки были так холодны…
Отбросив щетку в сторону, я вытер руки и вошел в операционную. Тяжело больной человек лежал, опутанный паутиной проводов. Я должен спасти его. Послеоперационная рана на животе выглядела ужасно — выделяющийся гной, кишечное содержимое и некротические массы. Операционная сестра и сестры-циркулянтки смотрели на живот больного с нескрываемым отвращением. «У него совсем нет шансов выжить», — наверное, думали они.
— Господи Иисусе, да он похож на надутый шар! — воскликнул один из анестезиологов, распутывая провода. — Который раз вы собираетесь оперировать? Ясно, что ему конец…
Мы очистили брюшную полость, удаляя зловонный гной и некротические массы отовсюду, от поддиафрагмального пространства до мошонки.
— Этот парень в ацидозе, рН шесть и девять, — отметил молодой анестезиолог из-за ширмы. — Я не могу провентилировать его как следует.
— Позовите старшего, — крикнул я раздраженно. — У него отек легких, легкие потеряли эластичность. Увеличьте ПДКВ[7] ради бога! Вы разве не знаете как вентилировать больного с СОДН?[8]
Я прикрыл глаза. Почему они хотят погубить моего пациента? Легкие мокрые, как губка, их нужно хорошо вентилировать. Куда делся старший анестезиолог? Почему никому нет до этого дела?
Когда пациент находится между жизнью и смертью, чувствуешь, будто целый мир восстает против тебя. Медицинская сестра случайно удаляет дренажи, рентгенолог дает больному барий вместо гастрографина — сколько раз мы говорили с ним об этом! Санитар во время транспортировки больного случайно отсоединяет подачу кислорода. Резидент, да, да, какой-нибудь резидент делает глупость без разрешения.
— Ничего удивительного, любой госпиталь — это немалый риск.
Итак, мы закончили чистить грязь из брюшной полости, оставив живот снова открытым, больного увезли обратно в отделение интенсивной терапии. Было уже поздно, расписание составляют так, чтобы подобные операции делались в конце дня, когда операционная более или менее свободна. Меня ждала жена больного, коренастая с правильными чертами лица женщина, одиноко сидящая в комнате для посетителей. Сыновей не было видно.
— Вы миссис О'Нейл?
— Как его дела, доктор?
— Пока не очень хорошо, гнойное воспаление продолжает распространяться, перфорация двенадцатиперстной кишки, ушитая на предыдущей операции, разорвалась… Есть и другая проблема — некроз тканей забрюшинного пространства, эта область находится сзади, некроз распространяется от зоны двенадцатиперстной кишки вниз до самой мошонки. Мы удалили разрушенное инфекцией левое яичко.
Она смотрела на меня невыразительно, будто попусту теряя время, покручивая рукой золотой крестик поверх простой белой кофты без рукавов.
— Сколько раз вы оперировали его, доктор? Разве можно выдержать столько операций? Он весь опух…
— Вы бывали у стоматолога?
— Да.
— Когда стоматолог лечит воспаленный зубной канал, он раскрывает его многократно, прежде чем закрыть его окончательно. А теперь подумайте об инфекционном процессе у своего мужа. Я буду открывать брюшную полость столько раз, сколько сочту нужным, иного пути нет.
— Он выживет, доктор? — посмотрела она пристально.
— Не знаю, — искренне ответил я. — Надежды мало, гнойное воспаление вышло из-под контроля, у него развилась полиорганная недостаточность — сначала легкие не справлялись со своей работой, а теперь и почки. Если состояние не начнет улучшаться в ближайшие день-два, перспектива мрачная.
Лицо женщины оставалось спокойным, почти неподвижным. Я попрощался:
— Спокойной ночи, встретимся завтра…
— У меня еще один вопрос, — нерешительно проговорила она. — Доктор, когда он вылечится, сможет ли он, будет ли способен?.. Ну вы понимаете, о чем я.
Я косо взглянул на нее и ничего не ответил, ее вопрос показался мне неуместным в такой ситуации.