— Ну это же смешно, кто его жена?
— Третья жена, и она из Сенегала. Марк, большого значения это не имеет, еще одно подтверждение, что Фарбштейн против тебя, и он использует все, чтобы тебя скомпрометировать. Можешь назвать это грязными методами, если хочешь.
Мы поговорили еще пару минут, и они ушли по своим делам. Я решил позвонить Кардуччи, надо было действовать.
— Вайнстоун с вами в одной лодке, — заверил он меня после моего детального рассказа. — Он вас не бросит. В течение четырех недель Сорки, возможно, будет приглашен на слушания, как вы знаете, эксперты практически разобрались с его случаями. Слушания могут длиться до года, ро исход почти всегда не в пользу обвиняемого врача. Марк, закон на вашей стороне, вы все сделали правильно, согласно закону… Вы все еще хотите работать там?
Это был хороший вопрос, и у меня не было ответа.
Ночью мне не спалось… Я много раз прокрутил сложившуюся ситуацию в свете последних событий, отправил письма нескольким моим друзьям по всему миру. Послания я завершал одним и тем же вопросом: «Кто есть Вайнстоун? Он — Черчилль, Чемберлен или просто старый уставший еврей?» Двадцатью минутами позже пришел ответ от моего друга Дэниела: «Мне кажется, Вайнстоун вступил в эру исторических событий, все из которых имеют счастье быть связанными с тобой. Марк, ты забыл одну старую истину: близость рождает презрение. Мало ли кто издалека кажется гигантом, а если подойдешь поближе, то вдруг обнаружишь, что у него воняет изо рта и он недостаточно часто меняет нижнее белье. Будь более терпимым. Ты хочешь, чтобы Вайнстоун вел войну. Он не Наполеон, он вымотался. У него своя биография, и он сделал замечательную карьеру. Он поступил с тобой как умный человек, и хотя он не тот, с кем бы ты хотел оказаться на одной стороне улицы темной ночью, он честен. Отлично владеет дипломатическим искусством и сильный политик. Да, может быть, он стареет и ему необходимо сейчас сделать резкий рывок для окончания карьеры. Пока у тебя не будет лучшего варианта, ты связан с ним. Он не тот боец, какого ты хотел бы видеть, но ты ему нравишься, поверь мне, ты можешь использовать его таким, какой он есть».
Мы отсосали все каловые массы и гной из живота и в последний раз проверили кишечный анастомоз. Выглядит неплохо. Ничего не забыли?
— Барб, прикроем анастомоз сальником, хорошо? Видишь, свободно подтягивается.
— Доктор Зохар, почему вы не хотите уйти? Я могу закрыть живот сама, Сорки доверяет мне, — глаза Барбары над маской улыбнулись мне.
— Барб, он не только доверяет тебе, он хочет тебя!
Я снял грязный халат и перчатки и вышел из операционной, бросил халат на кучу голубых щеток и направился в офис.
Немного спустя, когда я читал «Нью-Йорк Репорт», в дверях показался Чаудри.
— Что делаешь? — предупредительно поинтересовался он. — У тебя нет пациентов?
— Ты видел это? — я указал на одну из страниц газеты. — Гинеколог вырезал свои инициалы на коже пациентки. Должно быть, сумасшедший, какое-нибудь психопатическое расстройство.
— Покажи мне, — он схватил газету. — Репортер… Ага, Джейн, твоя подруга, да? Когда она собирается написать про нас?
— Еще слишком рано, Салман, дай время ОНПМД закончить свою работу. Смотри, уполномоченный по охране здоровья приостановил лицензию этого гинеколога и оштрафовал госпиталь Маунт-Сион.
— Отлично, это должно напугать Ховарда и Фарбштейна. Марк, вчера вечером, когда мы вместе с Джейкобсом сидели в предоперационной, вошел Сорки. Он начал донимать Джейкобса, интересуясь, оставит ли его Вайнстоун на третий год. Я сказал Джейкобсу, что его скорее всего оставят. Потом я намекнул Сорки, что его двоюродного брата тоже могли бы оставить, если бы тот принял предложение Вайнстоуна вместо того, чтобы отклонять его. Когда я сказал это, Сорки закричал: «Мой брат лучше, чем Джейкобс! Чаудри, почему ты стал марионеткой Вайнстоуна? Я был твоим учителем, я покупал тебе книги, приглашал к себе домой!»
Я сказал ему, что книги все еще у меня, и поскольку я больше не являюсь его резидентом, то могу сказать, как он был неправ. Это все спровоцировало длинный монолог Сорки, в его речи было много желчи. Он наговорил много всего: «Чертов Ховард, тупой Фарбштейн. Я говорил им уволить Вайнстоуна и Зохара, но они побоялись трогать Вайнстоуна, потому что не хотят потерять резидентуру. Они не решились уволить Зохара, потому что не хотят попасть на страницы „Нью-Йорк Репорт“. Отлично, завтра за обедом я скажу Ховарду, что семьдесят пять процентов врачей в госпитале перестанут принимать пациентов».