Что ж, надо идти, я поднялся.
— Итак, они меня увольняют. Что еще? Через три месяца меня здесь не будет. Неужели вы думаете, что эторешит проблему? Вы думаете, это спасет Сорки? Вы думаете, что в конце концов это спасет вашего вице-президента?
Мой голос слегка дрожал.
— Марк, Марк, — сказал Вайнстоун своим спокойнымтоном. — Сядь, пожалуйста. В таких местах человек считается уволенным лишь в тот момент, когда его нет на работе на следующий день после окончания контракта. Доэтого точку ставить рано. Ты знаешь, что я не позволюэтому случиться. Но ты должен успокоиться и помочь мнебороться с ними. Нашей главной целью станет обновление департамента. Нам нужен новый сосудистый хирургна место Илкади, надо развивать эндоваскулярную хирургию. Твой друг Мортон из Детройта идеально подошелбы, и я хочу, чтобы ты продолжал работать с ним.
Теперь Ховард хочет сформировать отделение травматологии, и мы должны собрать для него штат. Необходим состоявшийся дипломированный хирург-травматолог. Как ты считаешь, твой друг из Далласа Дэниел подошел бы для этих целей? Марк, наша первостепенная задача — создать сильный департамент. Участвуя в этом, ты поможешь себе.
Чаудри настороженно слушал, я не двигался и молчал.
— Давайте продолжать работать, как будто ничего неслучилось, — настаивал Вайнстоун. — Марк, ты никуда не уходишь, остаешься с нами. Согласись, что приемна работу твоих друзей хорош как для тебя, так идля всех нас. Это увеличит наши силы, они будут бороться вместе с нами.
В коридоре я переглянулся с Чаудри.
— Насколько тупым он меня считает? Он ждет, что янайду прекрасную замену самому себе. Хорошо, я найду.
Отделение Фарбштейна занимает целое крыло на восьмом этаже. Я пришел туда без приглашения в восемь часов утра до приезда трех его секретарей. Фарбштейн сидел за своим большим столом, перед ним лежала «Нью-Йорк Репорт», открытая на страницах городской жизни. Он пил кофе, держа в руке телефонную трубку.
— Доброе утро, доктор Фарбштейн.
Он взглянул на меня, выражение его лица нисколько не изменилось, как будто я только и делаю, что захожу к нему. С чашкой в руке он прошел в комнату секретаря: «Кофе здесь, новый, колумбийский. Наливайте, пожалуйста. Я приду к вам, как только закончу говорить по телефону».
Я налил себе кофе и вернулся в кабинет Фарбштейна. Он был в четыре раза больше, чем кабинет Вайнстоуна. В окнах открывалась панорама Южного Манхэттена и Бруклина, купающихся в лучах утреннего солнца. Через несколько недель придет весна. Я пригляделся к фотографиям на стене: Фарбштейн на своей яхте в шортах и бейсбольной кепке, Фарбштейн в смокинге на каком-то мероприятии с Сорки, Манцуром и Ховар-дом. На фото покойного великого бруклинского рабби Менахема была надпись: «Доктору Альберту Фарбштей-ну за его содействие благополучию нашего общества, пусть Господь благословит его». На книжной полке Фарбштейна учебник по медицине Харрисона, Фишманов-ские легочные болезни и расстройства, болезни сердца Хэрста и несколько немедицинских книг. Наверное, Фарбштейн много читает.
— Доктор Зохар, — Фарбштейн прервал мои мысли и предложил мне кресло рядом со своим. — Как кофе?
— Отлично, как всегда, — ответил я и сделал маленький глоток темного напитка.
— Чем обязан?
«Вот ублюдок, ты точно знаешь, зачем я здесь». Я достал копию его заявления.
— Доктор Вайнстоун показал мне это заявление, и у меня появилось несколько вопросов. Для начала объясните, пожалуйста, почему вы меня увольняете?
— Да, Марк, мы проводим реорганизацию госпиталя, набираем ассистентов врачей, нескольких человек мы решили уволить, в том числе и вас.
Я сделал усилие, чтобы остаться спокойным:
— Хорошо, я понимаю, но почему именно меня? Что я делал неправильно?
— Ничего. Вы видели ваш контракт? Мы имеем право уволить вас без каких-либо причин на это, контракт не заключают на всю жизнь, люди приходят и уходят…
— Да, я понимаю.
Вот черт! Он будет увиливать и уходить от ответа до тех пор, пока мне это не надоест.
— Но почему вы выбрали меня? Именно меня? Почему не Раска или Бахуса? Вы сокращаете штат. Почему вырешили уволить меня?
Фарбштейн сохранял спокойствие, но мне показалось, что я ему уже надоел.
— Мы так решили, нам нужны ассистенты врачей, и у нас не хватает средств.
— Доктор Фарбштейн, — не выдержал я, устав от этого бреда, — перестаньте прикрываться пустыми словами и обсудите со мной этот вопрос начистоту. По правилам вы должны были оповестить председателя хирургии об увольнении и дать ему вoзможнocть решать, кто это должен быть. Но вы выбрали меня, и всем ясно, что это месть.
Фарбштейн отвел глаза.
— Никакой мести, обычное административное решение, мы решили, что вы нам больше не нужны. Мы попытались объяснить это доктору Вайнстоуну, он не понял…
— Вайнстоун не глуп, вы хотели, чтобы он уволил меня, а я бы подал на него в суд.
— Не понимаю, о чем вы говорите…
— Хорошю, посмотрим на первый параграф вашего заявления. Тяжеловато написано… Здесь говорится, что доктор Вайнстоун должен сформировать травматологическое отделение. Насколько мне известно, только я квалифицированный хирург-травматолог в нашем госпитале. Ищете хирургов-травматологов и увольняете меня. Это шутка?
— Да, нам нужен травмоцентр, нам нужны ассистенты врачей.
Я начал громко смеяться, мне нужен был этот смех.
— Хороший ответ! Я должен его записать.
До слез смеяться повода не было, но я усиленно протирал глаза, сначала левый, потом правый. У меня была возможность подумать, как вести разговор дальше.
— Простите, доктор Фарбштейн, но если у вас будет травматологическое отделение, вам нужны заведующий отделением и несколько хирургов-травматологов. А вы увольняете единственного хирурга-травматолога! Объясните мне причину.
— Послушайте, мы решили, что нам не нужны такие специалисты, как вы. Мы не считаем вас хирургом-травматологом, загляните в свой контракт.
Я вскочил на ноги и заговорил громче:
— Это обычная месть, и она будет рассматриваться в суде.
— Суд? Кто говорит о суде?
— Я говорю о нем. Вы разрушаете госпиталь. По непонятным причинам вы слушаетесь Сорки, которого я считаю главным виновником всех этих безобразий. Вы увольняете меня в тот момент, когда комиссия расследует его деятельность в госпитале. Хоть вы и считаете меня пустозвоном, подумайте о последствиях суда.
Фарбштейн пытался сделать глоток из пустой чашки, он тянул время, чтобы подумать.
— Я ничего об этом не знаю. Мы увольняем вас, а нанимать будем новых людей. Мы предлагали вам работать до января 2001 года при условии, что вы подпишете заявление об уходе, вы не согласились, поэтому…
— Я пришел к вам, чтобы уладить все недоразумения, но вы прикрываетесь пустыми словами. В следующий раз, доктор Фарбштейн, мы встретимся в другом месте, я обещаю вам это. Всего хорошего.
Что дальше? Вайнстоун колеблется. Какие у него планы в отношении Манцура? ОНПМД медлит. Ховард и Фарбштейн на поводу у Сорки. Мне действительно нужен сейчас адвокат, хотя бы для того, чтобы обсудить выплаты. Пойти к газетчикам? Только в крайнем случае.
Я посмотрел на портрет отца на стене. Отец держал в руке сигарету, прикрыв один глаз, вероятно, из-за дыма, другим он смотрел на меня. Что бы он предпринял на моем месте? К сожалению, этого уже не узнать. В конечном итоге я выиграю. То, что сейчас происходит с Манцуром и Сорки, предначертано судьбой с первого дня, когда мы встретились. Фарбштейн неуязвим, все, что он хочет, это сохранить свой большой офис и яхту. У Вайнстоуна сложилось обо мне неправильное мнение, он напрасно считает меня маленькой собачкой, которая будет кусать их только по его приказу. Я понял, что выиграю, внутри или за пределами госпиталя, неважно…
Доктор Фарбштейн вручил мне уведомление лишь несколько дней назад. Он вошел в мой кабинет и коротко сказал: «Доктор Зохар, в соответствии с правилами я должен вручить вам заключительное письмо за девяносто дней до увольнения».