– Есть.
– Так вот, если вы продадите хоть одну вещь в музей, то два-три года можете прожить, не нуждаясь. Значит, на паперть заставила идти вас не нужда, а кое-что другое, этим другим является ненависть к большевикам. Вы с нами хотите бороться, мы бороться умеем и в борьбе беспощадны.
– Я не хочу бороться, я хочу работать, но мне надо есть, нужно одеваться».
Именно Тройский, возмущенный «выходками» Клюева, оказался, по его словам, инициатором репрессий против поэта. «Я позвонил Ягоде, – вспоминает Тройский, – и попросил убрать Н.А. Клюева из Москвы в 24 часа. Он меня спросил: «Арестовать?» – «Нет, просто выслать из Москвы». После этого я информировал И.В. Сталина о своем распоряжении, и он его санкционировал.
Так, Н.А. Клюев был выслан из Москвы, но работу по разложению литературной молодежи он не оставил, и тогда уже за эту свою деятельность он был арестован».
На самом деле арест и высылка Клюева происходили в иной последовательности. Опубликованные в свое время журналом «Огонек» (1989, № 43) материалы следственного дела, сопоставленные с прочими данными, позволяют нам сегодня воссоздать панораму событий весны 1934 года.
Клюев был арестован 2 февраля 1934 года. Нагрянувший с обыском чекист Н.X. Шиваров, оперуполномоченный 4-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ, предъявил Клюеву ордер на арест, подписанный заместителем Ягоды Я.С. Аграновым. После обыска, изъяв, как требуется, рукописи и прочие записи, его доставили на Лубянку.
15 февраля Шиваров допросил Клюева. Приведем фрагменты сохранившегося протокола:
«Вопрос: Каковы ваши взгляды на советскую действительность и ваше отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти?
Ответ: Мои взгляды на советскую действительность и мое отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти определяются моими реакционными религиозно-философскими воззрениями».
Прервемся. Эта первая фраза, призванная определить собой общую тональность допроса, настолько не вяжется с клюевским стилем, что не оставляет сомнений: она принадлежит оперуполномоченному, который, как повелось издавна, записывает показания обвиняемого по-своему, то есть в нужном следствию ключе.
Продолжаем цитировать:
«Происходя из старинного старообрядческого рода, идущего по линии матери от протопопа Аввакума, я воспитан на древнерусской культуре Корсуня, Киева и Новгорода и впитал в себя любовь к древней, допетровской Руси, певцом которой я являюсь.
Осуществляемое при диктатуре пролетариата строительство социализма в СССР окончательно разрушило мою мечту о Древней Руси. Отсюда мое враждебное отношение к политике Компартии и Советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны. Практические мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью».
Как явно смешиваются в этом отрывке голоса следователя и поэта! Ни при какой погоде, даже и на допросе, не мог бы Клюев произнести словосочетания вроде «строительство социализма в СССР» или «политика Компартии и Советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны». А вот «насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью» – это говорит сам поэт. Говорит то, что думает. И далее звучит – почти без искажений и «вставок» – его подлинный голос.
«Вопрос: Какое выражение находят ваши взгляды в вашей литературной деятельности?
Ответ: Мои взгляды нашли исчерпывающее выражение в моем творчестве. Конкретизировать этот ответ могу следующими разъяснениями. Мой взгляд, что Октябрьская революция повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире, я выразил в стихотворении «Есть демоны чумы, проказы и холеры...», в котором я говорю: <...>
Вы умерли, святые грады,
Без фимиама и лампады
До нестареющих пролетий.
Плачь, русская земля, на свете
Несчастней нет твоих сынов,
И адамантовый засов
У врат лечебницы небесной
Для них задвинут в срок безвестный...
Я считаю, что политика индустриализации разрушает основу и красоту русской народной жизни, причем это разрушение сопровождается страданиями и гибелью миллионов русских людей. Это я выразил в своей «Песне Гамаюна», в которой говорю: <...>
Нам вести душу обожгли,
Что больше нет родной земли,
Что зыбь Арала в мертвой тине,
Замолк Грицько на Украине,
И Север – лебедь ледяной –
Истек бездомною волной,
Оповещая корабли,