Стихотворения, составившие сборник «Сосен перезвон» (отчасти – «Братские песни» и «Лесные были»), создавались, говоря словами того же критика, «в эпоху казней, расправ и расстрелов 1906-1907 гг.». Воспоминания о днях борьбы сочетаются в них с картинами безрадостного настоящего. Сборник полон скрытых намеков, его образы символичны. Клюев часто прибегает к аллегорическому языку, как бы недоговаривает. Для «посвященных», однако, намеки Клюева ясны; за ними стоят реальные факты, события, люди. Прозрачно, например, «двуплановое» стихотворение «Есть на свете край обширный...», представляющее собой развернутую аллегорию: Россия изображена как прекрасная царевна, томящаяся «в каземате» и ожидающая светлого рыцаря-освободителя. «Злая непогода», «в изгнанья пути» и другие немудреные клюевские «поэтизмы» приобретали в условиях реакции отчетливый конкретный характер.
Ключевым и многозначащим в ранней поэзии Клюева было слово «сестра». В интерпретации поэта оно (как и слово «брат») приобретало обобщенное социально-религиозное звучание. «Сестры» и «братья» по борьбе и революционному кружку для Клюева одновременно – «сестры» и «братья» в религиозном смысле. Упоминания о «сестрах» встречаются в стихах Клюева довольно часто. «Не проведут ли наши сестры, как зиму, – молодость в тюрьме?» – вопрошал поэт. К «сестре» обращался Клюев и в стихотворении «Отверженной»: «...По чувству сестра и подруга, По своей отдалилась вине Ты от братьев сурового круга». «Сестра» в ранних стихах Клюева подменяет традиционно-поэтический идеал – возлюбленную. «Клюев по жизни аскет и девственник, но отношение его к женщине трогательное и нежное, как к сестре», – отмечал Брихничев. Характерно в этом смысле стихотворение «Прогулка» (первая расширенная редакция была опубликована в журнале «Трудовой путь». 1908. №1). В журнальной редакции стихотворение имело подзаголовок «Посвящается дорогой сестре». Между тем в самом тексте – строки: «Посмотри, моя невеста, на меня в последний раз». Ясно, что оба слова («сестра» и «невеста») приводятся не в своем обычном значении. Речь идет исключительно о духовной и идейной близости: это и делает возможным употребление двух несовместимых понятий в качестве синонимов.
В годы реакции, как и в 1905-1906 годах, олонецкий поэт продолжает выступать в защиту и от имени «народа», который, как уже отмечалось, был для него синонимом «божества». «Народ» для Клюева – это те, кто живут «естественной» жизнью, в единстве с Природой и «матерью-землей», то есть крестьяне. Собирательным образом «народа» в раннем творчестве Клюева выступают его «жнецы» и «пахари». Крестьянин для Клюева – «работник Господа свободный На ниве жизни и труда». Его «жнецы» и «пахари» органично связаны с Природой, едины с ней. Природа для Клюева столь же «божественна», как и «народ». В его поэзии она выступает, как правило, в религиозно-церковном, то есть «божественном», облачении (например: «Мнится папертью бора опушка»; «Осина смотрит староверкой»; «В бору, где каждый сук – моленная свеча» и др.). Лирический герой Клюева ощущает себя частью «народа» и Природы. Он нерасторжимо сливается с ними, что подчеркивает настойчиво повторяемое поэтом местоимение «мы»: «Мы – жнецы вселенской нивы» или: «Мы – предутренние тучи, Зори росные весны» и т.п. Можно сказать, что миросозерцание молодого Клюева, проникнутое элементами пантеизма, основывалось на триединстве: Бог-Природа-Народ.