Напрашивается вывод, что семья Клюева, и тем более будущий поэт, не имела прямого отношения ни к земледелию, ни к какому-либо другому крестьянскому труду. Это немаловажное обстоятельство впервые подметил А.К. Грунтов. «Трудно предположить, – писал он, – что семья Клюевых занималась крестьянством в полном понимании этого слова. Возможно, была корова, куры, две-три овцы. Садили картофель, овощи на приусадебном участке, возможно, арендовали покосы для заготовки сена и только. Возможно, что и этих в должном объеме с<ельско>-х<озяйственных> работ не велось в хозяйстве семьи Клюевых. Легенда о том, что Н.А. Клюев – крестьянин в дословном смысле этого понятия, неверна. <...> Можно допустить, что Н.А. Клюеву не были чужды крестьянские с<ельские> работы и он в какой-то мере занимался ими, но это не было его основным занятием и источником его существования».
Мы не знаем, как часто бывал в Желвачево, где держал винную лавку его отец. Во всяком случае, в начале 1890-х годов он чаще жил в Вытегре. По свидетельству вытегорских старожилов, Клюевы имели в Вытегре собственный дом, принадлежавший деду Николая – Тимофею Клюеву. С открытием в 1811 году Мариинской системы этот небольшой уездный городок – благодаря своему выгодному положению на берегах реки Вытегры – начал быстро развиваться; в конце XIX века его население составляло около 5000 человек. В городе были: учительская семинария, женская прогимназия (в ней училась Клавдия Клюева), приходское училище, несколько православных церквей. Со временем жизнь в Вытегре все более приобретала торговый, купеческо-мещанский характер. Город строился, совершенствовалась Мариинская система, на пристани грузились и разгружались суда с товарами, шла бойкая торговля на базарах и ярмарках, работали местные заводы: лесопильный, кирпичный, пивоваренный. Культурная жизнь Вытегры протекала более скромно; по-настоящему образованных людей в городе было немного. (Впрочем, в 1889-1892 годах в местной семинарии учительствовал Ф.К. Тетерников – будущий писатель Федор Сологуб).
Согласно сведениям, выявленным А.К. Грунтовым, Николай Клюев учился в церковно-приходской школе, а затем в двухклассном городском училище. Это подтвердил, в частности, один из вытегорских старожилов, В.П. Морозов, который в свое время сидел с Клюевым на одной парте. Попутно В.П. Морозов отметил, что уже в школьные годы Клюев выделялся среди прочих учеников «разными странностями». После окончания училища Клюев обучался якобы в Петрозаводской фельдшерской школе, но спустя год был отчислен по состоянию здоровья. Все эти данные требуют дополнительных уточнений. Сам же Клюев неохотно делился воспоминаниями о своих «университетах».* [Заполняя весной 1925 г. анкету для Всероссийского Союза поэтов, Клюев – видимо, не без умысла – в графе «образование» написал: «Нисшее <так! – К.А.>, языков не знаю»].
В ряду биографических фактов, не нашедших до сих пор подтверждения, особое место занимает пребывание Клюева на Соловках, где он якобы «спасался», надев на себя «девятифунтовые вериги». Об этом событии своей жизни Клюев не раз упоминал как о бесспорном. В 1912 году Брихничев писал со слов Клюева:
«Совсем юным, молоденьким и чистым, попадает поэт в качестве послушника в Соловецкий монастырь, где и проводит несколько лет». В 1916 году Клюев рассказывал о своей жизни в Соловецком монастыре известному историку литературы П.Н. Сакулину. «Ноги у меня, – писал Клюев в 1919 году в статье «Сорок два гвоздя», – удрученные соловецким тысячепоклонным правилом, и телеса верижные...». Но всего подробней и поэтичней описал Клюев свое пребывание (возможно, мнимое) на Соловках в очерке «Гагарья судьбина»:
«А в Соловках я жил по два раза. В самой обители жил больше года без паспорта, только по имени – это в первый раз; а во второй раз жил на Секирной горе. <...> Долго жил в избушке у озера, питался чем Бог послал: черникой, рыжиками; в мердушку плотицы попадут – уху сварю, похлебаю; лебеди дикие под самое оконце подплывали, из рук хлебные корочки брали <...>.
Вериги я на себе тогда носил девятифунтовые, по числу 9 небес, не тех, что видел ап<остол> Павел, а других. Без 400 земных поклонов дня не кончал. <...> Люди приходили ко мне, пахло от них миром мирским, нудой житейской... Кланялись мне в ноги, руки целовали, а я плакал, глядя на них, на их плен черный, и каждому давал по сосновой шишке на память о лебединой Соловецкой земле».