Мясоедов осмотрел лестницу, на которой болтался обрезок верёвки.
— Не улика. И дерьмо не улика. У нас оно всюду — от подворотен, до Рады.
Он развернулся. Световое пятно заплясало на мне.
— Та-а-ак… А что у тебя с рукой?
— Фиест прокусил. Потом, Илья его отозвал.
— Когда это было?
— Два дня назад.
— Почему ничего не сказала? — возмутился Семёныч. — А если бы бешенство!
Мясоедов посветил ему прямо в лицо.
— Не мели чепуху!
Перевёл свет на меня.
— А может, всё было немножко не так? Что, если девочка Мика убила собаку и попыталась нас обмануть?
Мясоедов убавил мощность фонарика.
— Хватит с меня на сегодня детских страшилок. Пошли оформлять Злату. Проверки мне тут ни к чему.
Я вернулась к девчонкам. Тут было светло и не страшно, а на подоконнике меня дожидался Мурлыка.
Я уже не сомневалась, что попала к Илье под колпак. Но он не решиться убить у всех на виду. Значит, теперь я должна быть рядом с людьми.
Вот так перспектива!
Одно я знала точно: на котельную я никогда не пойду. Нахуй закаты!
Мурлыка с тревогой спросил:
— Что там случилось?
Я шепнула на ухо:
— Тут не могу говорить.
— Значит, пошли на крышу.
Идти никуда не хотелось. Что стоит Илье убить нас двоих? Подкрался, да в спину толкнул. И вот, ты лежишь на бетоне, как Злата. Мурлыка — защитник хреновый, он еле стоит на ногах.
Но так хотелось, чтобы хоть кто-то меня воспринял всерьёз.
Я согласилась.
Такая же степь и такие же звёзды. Но тишина теперь стала другой — таинственной и тревожной. В ней не хватало собачьего воя, и это меняло всё.
Рассказывать всё по второму разу было легко, я уложилась в десяток минут.
Мурлыка молчал.
— Кажется, ты не удивлён…
— Привык. Такой человек, как Илья, преследовал нас в каждом мире.
Я разозлилась.
— Зачем я тебе рассказала! Чтобы в ответ выслушивать бред?
Сердиться было приятно, злость прогоняла страх. Потому я расстроилась, когда Мурлыка сказал:
— Прости. Я не буду болтать про другие миры никогда.
— Раз у тебя большой опыт, может расскажешь, что делать? Как победить?
— Не знаю. Мы умирали. Всегда.
Такого я не ожидала. Ком стоял в горле. Хотелось рыдать.
— Если хочешь, поплачь, — Мурылыка всегда понимал мои чувства.
— Думаешь, мне нужно это? Мне нужен мужчина! Настоящий! Защитник! А ты… — я уткнулась в коленки затем, чтобы не падать к Мурлыке на грудь. — Я в тебя верила!
— Не ври. Ты не верила и не считала мужчиной. В тебе тоже живёт эта память о прошлом…
Какой же он… никакой!
Пустышка! Готов смириться со всем!
Хуже Антона, Зюзи, и даже Ильи!
Я не малышка. Я давно поняла, что у всего есть конец — у жизни, у слёз и у ненависти. Бросить друга непросто.
— Ты говорил, что людей не стоит судить — их вылепил мир. А как же Илья?
— Врождённая аномалия или насилие в детстве. Не повезло.
— Не повезло? А с виду, ему распрекрасно! Трахает себе человек выпотрошенных собак!
— Тебе только так кажется. Всё, что есть у Ильи — это боль, без конца и без края. Про радость ему ничего неизвестно, он считает боль наслаждением.
— Мне на его чувства плевать! Надо решать, что с ним делать!
— Надо было его снять на видео.
— Ну, блять, спасибо за ценный совет! Схожу за машиной времени!
Бесилась я из-за того, что Мурлыка был прав. Я настоящая дура — оба раза в кармане лежал телефон.
— Не кори себя. Мясоедову просто плевать. Он думает, всё рассосётся само.
— Но это не так… Илья ведь не остановится?
— Нет, не сможет.
— И когда он перейдёт на людей? — стало страшно от одной этой фразы.
— Уж точно, не завтра. У нас есть несколько месяцев. Придумаем что-то.
Я понимала, Мур врёт. Ничего он не сможет придумать.
— Есть у меня одна мысль, — я заглянула Мурлыке в глаза. — Для Ильи, человек и собака — предметы. Такие же, как стул или стол. Ты ведь не паришься, когда пилишь ножку стола или выбрасываешь табуретку.
— Не думаю, что у Ильи нет эмпатии. Зачем бы он убивал? Просто он научился её выключать.
Мурлыка отвёл глаза.
Он опоздал. Я успела заметить, как за зрачками мелькнула Тьма, и догадалась — он точно такой же. Он может выключать свои чувства, а мне постоянно врёт. Видать, научился в одном из миров, открывшись для Тьмы и себя потеряв.
Какая я всё-таки дура!
С другой стороны, это меняло всё. Если кто-то и может помочь с Ильёй, так это его отражение.
— Давай ему подсунем грибов!
— Скорее всего, станет хуже. Нет, Мика. Илью ничего не спасёт.
— Значит, нужно убить.
— Думаешь, это так просто?
— Выбора нет. Сам говоришь, на Илью всем плевать.
— Как и на нас.
— Мур, я тебе помогу. Я не принцесса со звёзд и запачкаться не боюсь.
Мальчишка натужно сопел.
— Думаешь, сможешь жить дальше?
— Смогу.
Он придирчиво посмотрел мне в глаза, как будто старался в них что-то заметить. Я отвела взгляд, но успела увидеть, как у него изменилось лицо.
— Хорошо, — прошипел Мурлыка сквозь зубы.
Кажется, я ему стала немножко противна. Тоже мне, чистоплюй!
Я поспешно сменила тему.
— Как думаешь, Злату убили?
— Семёныч? Навряд ли. С чего бы ему создавать проблемы себе самому? Уже второй труп!
— Вчера Семёныч был в бешенстве.
— Он взрослый и хитрый. У него таких Злат… И новые подрастают.
— Она бы не стала так делать. Ради меня.
Мур усмехнулся невесело, но промолчал.
После каких-то таблеток — наверное, обезболивающего для души, ему полегчало. Настала пора притворного покаяния.
— Я знаю, что я во всём виноват. Притащил тебя в этот сад, и сам же его загадил, не выполов вовремя сорняки. Теперь мне с ними не справится, а страдаешь ты.
Мур начал болтать о принце, для которого существовала одна только роза на свете. Похоже, он слишком близко воспринял нашу вчерашнюю шалость. А я пыталась понять, зачем он жрёт свою дрянь. Чтобы совсем ничего не чувствовать или наоборот, чтобы почувствовать хоть что-нибудь? Один жрёт говно, а другой грибы?
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Чтобы роза совсем не засохла. Чтобы не стала колючкой.
— Знаешь, почему недоделанный принц таскался с цветком? Потому, что вокруг была только пустыня. Живи он на розовой грядке…
— В розарии, — поправил Мурлыка. Будто мне было не пофиг.
— Живи он на розовой грядке, а не в интернате, — настояла я на своём — хрен бы он отличил одну от другой. Срал бы на все эти розы. Буквально.
Хорошо, что Мурлыка научил меня всем этим умным словам. Можно сказать: «Буквально», а не мычать.
Я встала. Уходя, бросила через плечо:
— Знаешь, Мурлыка, я вовсе не роза. И не твоя.
Когда тебя понимают — молчат. О чём говорить? А он постоянно болтал.
Нашёл свободные уши, слушать весь этот бред! Сладкими розами тут и не пахло — пахло кровью, горькой полынью, железной дорогой и коноплёй.
Бросить друга непросто, но…
Мурлыка мне надоел.
Чему удивляться? Когда девчонки взрослеют, они видят правду — отец не их идеал, и начинают искать другого отца.
Уже расстилая постель, я залезла в карман.
Одуванчик был там. Флешбэки не возвращались, но странный подарок остался.
Я повертела цветок в руках и засунула под подушку.
Круг шестой. «Розовый слон»
Утро не принесло облегчения. Когда мы толкались в дверях столовой, сзади послышалось:
— Куда, дура, прёшь!