Прибывали губные и монахи в то время, когда Волковых в доме не было. Волковы, кстати, то ли два, то ли уже три раза отправлялись к Селивановым, к ним же собрались и сегодня. На Якова Селиванова, стало быть, нацелились, Мишкиного старшего брата. Выбор, в общем, неплохой — Селивановы далеко не бедны, Яков и собой хорош, и неглуп, и герой, опять же. Мало кто из молодых бояр да дворян мог сейчас похвастаться «георгием», больших войн Царство Русское не вело давненько, а на Кавказе и войск не так чтобы уж очень много, и орденов раздается всего-то ничего. Что ж, раз тут запахло свадьбой, заканчивать наше дело надо поскорее…
Одно радовало — дело к завершению шло. Губной пристав Шаболдин взялся за работу с моим списком так рьяно, что никаких сомнений в скором окончании подзатянувшейся истории не оставалось. Заявившись к нам после отбытия Волковых, Шаболдин порадовал известием из Рославля — моя догадка о наследниках Колядиных подтвердилась, а еще через полчаса явился губной стражник и передал приставу записку из губной управы. Борис Григорьевич отправил стражника обратно и поспешил похвастаться очередными успехами. На этот раз нашелся след штуцера, и хотя само ружье еще не было изъято и доставлено в Москву, лично у меня не оставалось сомнений в том, что речь идет именно о том самом, будь он трижды проклят, штуцере, из которого убили Аглаю. Впрочем, пристав тут же и сам поспешил вернуться к месту службы, пояснив, что ему необходимо отдать еще некоторые распоряжения.
Я, кстати, поговорил с отцом и выяснил, откуда он знаком с Шаболдиным. История оказалась более чем занимательной. В свое время тогда еще совсем юный Боря Шаболдин, по имени-отчеству никто его, ясное дело, не звал, служил в управлении одного из отцовских заводов, выпускавшего артефакты для железной дороги. Именно там и проявились способности будущего губного пристава к следственному делу — он выследил группу работников, занимавшуюся промышленным шпионажем в интересах Миловановых, и так размотал все их тайные делишки, что хватило на материал для суда по обвинению в недобросовестном соперничестве. Незадачливые шпионы отправились на каторгу, Миловановым пришлось выплатить отцу изрядные отступные, да еще и на немалый штраф в казну потратиться, а у юного гения сыска начались проблемы — простить ему такой болезненный удар по своему карману Миловановы не пожелали. Отец, хоть и не хотел отпускать столь ценного работника, все-таки сообразил, что единственный способ защитить парня от нападок конкурентов — это дать ему уйти на царскую службу, потому как давить на государева человека дураков нет, за такое просто штрафом не отделаешься. Вот и был Борис Шаболдин принят в губную стражу, где его способности пришлись очень даже к месту и стали хорошим подспорьем для почти что головокружительной карьеры. Отец не стал говорить, но я и так сообразил, что либо сам он, либо дядя, либо оба они вместе немало посодействовали получению Шаболдиным места главы сыскной части именно в той губной управе, в зону ответственности которой входил и наш дом. Да, мы, Левские, добро помним. А если с этого еще и нам самим польза и выгода, то вообще замечательно!..
Я, кстати, нашел себе на осадном положении увлекательное и вполне приличное для жителя осажденной крепости занятие — упражняться с шашкой. В одиночку, конечно, с холодным оружием особо не поупражняешься, но кое-что можно. Я, например, наловчился быстро извлекать ее из ножен и сразу же направлять удар в заранее намеченную цель. Во всяком случае, самому мне казалось, что делать это я теперь умею, причем без опасности поранить самого себя. С отработкой уколов было уже сложнее, а отработка рубящих ударов оказалась делом вообще печальным и безрадостным — острота клинка грозила превратить тренировочные манекены в одноразовый инвентарь. Разумеется, мой пытливый ум нашел пусть и частичное, но все же решение проблемы — разорив имевшийся на кухне запас дров, из которых делали щепки для топки самоваров, я после каждой тренировки возвращал на кухню некоторое количество уже готовых щепок, образовавшихся в процессе моих учебных занятий. Удалось разжиться и парочкой небольших гвоздей, а затем превратить ее в четыре полугвоздя, в хозяйстве совершенно бесполезных, зато греющих своим видом мою душу, преисполненную гордости от обладания оружием, способным рубить железо. А уж если приглядеться внимательно сначала к ровному и чистому срезу на половинке гвоздя, а потом к клинку шашки, на котором не осталось ни единого следа от рубки гвоздей, уровень гордости взлетал аж до самых небес.