— Вы меня поразили! Совпадением. Я вижу и чувствую примерно то же самое, но я не смог бы рассказать это связно.
— Вы радуете меня. Не похвалой — искренностью, с которой вы это сказали. Вот так и надо!
Она с благодарностью взглянула на меня.
— Конечно, надо быть искренним. Толстой говорил, что и произведение искусства обязательно должно быть искренним, — чувствуя, что подлаживаюсь и фальшивлю, заметил я.
Надо быть… — с грустинкой повторила она. — Не надо быть. Когда человек здоров, он не чувствует своего тела. Искренность должна быть… искренней.
Осёл! В человека нельзя обращаться так быстро.
Мы помолчали.
— Меня зовут Григорий Александрович. А вас?
— Марья! Ма-ша! А ну, питаться. Живо, ножками! — из глубины неожиданно прогудело нежное контральто.
— Пошла ужинать. Ксения Ивановна у нас старшая по комнате, строгая. Боюсь, — улыбнулась Маша, вставая.
Через пятнадцать минут и я был в столовой. Маши, как я и рассчитал, уже не было.
— Сюда! — услышал я несколько панический призыв Рушницкого из очереди у раздачи. — Давайте талоны. Понадейся на вас!
Рушницкий работал, словно пассажир у железнодорожной кассы, пробиваясь к неласковой девушке с поварёшкой. На его лице было то лихорадочное возбуждение, которое можно наблюдать только у тотализатора.
Не доверяя мне, он ответственно пронёс на стол две тарелки гречневой каши с рыбой.
— Ну а теперь рассказывайте, пентюх, что там с вами стряслось.
Мне не хотелось рассказывать Рушницкому о встрече. Выручил «пентюх». Я молчал, давая понять Николаю Ивановичу, что он перешёл границы дозволенного.
— Я не смогу сегодня провести вечер с вами.
Рушницкий виновато ел кашу.
— Мне нужно встретить московскую знакомую, которая присоединится к нашей группе.
Этой правдой я смягчил вину Рушницкого.
— Чёрт с вами, — впал он сейчас же в свой обычный тон, тон неоспоримого лидера в нашем дуэте.
9
Встречающих на перроне было мало, и он просматривался на всю длину.
Если Веры не будет и сегодня, ей придётся догонять нас на маршруте.
Что её задерживает?
И кто «третий»?
Ладно, всё должно выясниться — я посмотрел на часы — через восемнадцать минут.
Рушницкий…
Я вдруг понял, что смеялся над Рушницким в эпизоде с кашей, рыбой и «пентюхом», И осудил себя.
Цивилизацию относят к эпохе. Но и современники находятся на разных ступенях цивилизации.
Как мы с Рушницким, например. Мир и картина бытия представлялись нами в общем-то согласно. В частностях мы сильно расходились. А споры опять сближали.
Упаси нас, господи, от тотального единомыслия!
Что же всё-таки, к невыгоде Рушницкого, нас различало?
Возраст.
Приспособляемость. Я мог общаться со всеми, Рушницкий — только с людьми своего круга.
И ещё одно обстоятельство ставило его в зависимое положение: у старика Рушницкого практически только со мной был «пропуск на двоих» в молодое женское общество.
Таким образом, лидером де-факто был я. Кажется, это понимал и лидер де-юре, Рушницкий.
… Меня ослепил ползущий свет прожектора на рельсах. Поезд подплывал к платформе. В дверях вагонов — парад проводниц. За ними — ищущие глаза пассажиров.
Может быть, среди них и Вера?
Застучали откидные ступеньки, коснулись асфальта первые чемоданы.
Веры пока нет.
— Вера, ты смотри — здесь Григорий! — услышал я сзади себя недоуменный голос Семёна Васильевича. — Гриша, ну молодец, что встретил. Носильщиков нет? Нормально. Вот наши чемоданы. Ну, дружище, как же тебе доверять оба — бляхи-то у тебя нет! А моя старуха разболелась. Есть там, на этой турбазе, что-нибудь вроде медика? Возьми вот тот, потяжелее. А я — этот и Веру Андреевну…
«Дождём беременные тучи, с громами, молнией! Со всей земли сгонитесь! Низвергнитесь на головы сидящих у сейфов за столом, путёвки нам бесстрастно выдающих по три и более в одно учрежденье, на срок один, в одно и то же место!!.» (Король Лир о профсоюзах.)
10
Семён стучался ко мне утром, и, посмотрев на моё лицо, понятливый Рушницкий очень естественно соврал: «Григория Александровича нет дома».
Заглотав за завтраком хек и макароны, я удачно выскочил из столовой, избежав встречи с супругами.
Я нашёл их в парке и наблюдал за ними с соседней аллеи.
Семён Васильевич старается выглядеть крупным руководителем на отдыхе. Но возраст его сиреневого костюма, линяло-розовой сорочки, сбитых дешёвых сандалет и того, как он тщательно смахивает пыль со скамейки для себя и для Веры, говорили об их добровольно-принудительном скопидомстве.