Когда мы добрались до гор, красота раскрывшейся картины и отсутствие пыли сделали путешествие более приятным. Но зато пришлось проделать очень крутой подъем пешком.
Форт Бентон оказался типичным пограничным городком тех дней: улицы, вымощенные игральными картами, и продажа виски в открытых ларьках и кабачках. О нашем приезде сообщили, когда мы были еще в Элена, и профессор с большим трудом достал снаряжение. Продавцы знали, что он приезжий, и пытались «стричь» его, т. е. взять несообразную цену.
В конце концов он, однако, купил четырех лошадей для повозки. Дышловые оказались норовистыми мустангами[23], которых приходилось стегать все время, чтобы заставить работать. А одного славного четырехлетнего жеребчика пришлось избить раз шесть, чтобы отучить останавливаться ни с того ни с сего и лягать передней ногой каждого, кто подходил к нему. Один только старый конь Майор был надежен, как сталь; он часто выручал нас, благородно исполняя свои обязанности наперекор отчаянному сброду лошадей, с которыми пришлось ему работать.
Мы двинулись вниз по реке к устью р. Юдит, против Клаггета, где у индейца-торговца была лавочка, обнесенная частоколом. Здесь мы начали лагерную жизнь. За рекой разбросаны были хижины двух тысяч индейцев племени Ворона, которые готовились к ежегодной охоте на буйволов в этой нейтральной области. На время охоты за этой крупной дичью, которая служила им главной пищей, Вороны и Сиуксы обычно заключали мир.
В сердце м-ра Айзека все еще жил ужас перед краснокожими. Он настаивал на том, что мы должны сторожить лагерь, что нужно дежурить по очереди и делать постоянные обходы. Чтобы успокоить его, мы организовали охрану. Я взял первую очередь дежурств, а м-р Айзек — вторую.
Профессор оказал мне честь, предложив разделить с ним палатку.
Только что мы заснули, как услышали крик м-ра Айзека:
— Стой!
Выглянув, мы увидели, что к лагерю приближается индеец в сопровождении своей жены. В лунном свете они были видны очень отчетливо.
— Стой! Стой! — орал м-р Айзек, целясь из винчестера.
Но индеец, сопровождаемый верной женой, продолжал подвигаться вперед, к самому дулу ружья, повторяя:
— Мой — добрый индеец! Мой — добрый индеец!
Коп оделся и вышел к ним. Оказалось, что индеец по ошибке принял нас за тайных торговцев водкой и явился закупить на свою долю. Профессор приказал ему лечь спать под повозкой, а наутро переправиться обратно за реку и пригласить с полдюжины главных вождей с нами позавтракать.
Индейцы легли и заснули. Но только что начали они мирно похрапывать, как окончилась очередь Айзека сторожить, и он пошел к повозке, чтобы разбудить повара, медлительного, грузного человека, жирные щеки которого внушили профессору Копу уверенность, что он умеет стряпать удобоваримую пищу.
В четыре часа утра настала очередь Копа стать на стражу. Его разбудили, но его спенсеровская винтовка оказалась на дне сундука, и поэтому, а может быть потому, что он был убежденный противник всякой войны, он отказался итти на дежурство. Так мы и проспали спокойно до утра без охраны.
Перед самым завтраком профессор принялся, по своему обыкновению, мыть в особой чашечке свою вставную челюсть. В это время явились вереницей шесть доблестных вождей, которых он накануне пригласил завтракать через заночевавшего у нас индейца.
Проворно сунув челюсть в рот, Коп пошел им навстречу с приветливо улыбающимся лицом. Но гости в один голос закричали:
— Еще раз! Сделай так еще раз!
Он проделал тот же незамысловатый фокус снова и снова к их немалому изумлению и восторгу.
После этого они попробовали вытащить зубы у себя самих и друг у друга, но это им не удалось, и все уселись завтракать. Повар щедро подливал им кофе, пока они не напились досыта и не закричали:
— Довольно!
Мы перебрались через Миссури, которая здесь текла светлым прозрачным потоком, и через реку Юдит и стали лагерем в узкой долине Собачьей речки (Дог-крик), среди пустырей, богатых ископаемыми, искать которые мы явились так издалека и ради которых готовы были подвергнуться стольким опасностям.