Моей задачей было обыскать каждый сантиметр покрытого пылью ската между двумя выступами: нет ли там ископаемых костей. После многих бесплодных усилий я дошел до места в вершине ущелья, где отвесный скат обрывался прямо вниз. Верхний песчаниковый выступ на протяжении девяти метров обрушился, и громадная каменная глыба, увлекая за собой обломки и пыль, сглаживая и раздавливая все на своем пути, грянула вниз по откосу. Она ударила в нижний выступ с такой силой, что он тоже обломился, и все покатилось в пропасть. Сосновый лесок у подножья утеса обвалом сравняло с землей. Уцелевшие деревья, которые, как я знал, были метров пятнадцать высотой, казались на-глаз не выше всходов на полях, а огромная глыба камня походила на булыжник.
Я решил, что мне не будет трудно проползти через гладкое пространство; я рассудил, что если начну соскальзывать, то успею вонзить острый конец кирки в мягкую глину и удержусь. Итак, взобравшись по откосу через осыпь до верхнего выступа, я пустился наперерез. Добравшись до полпути, я начал скользить вниз и, уверенно подняв кирку, изо всей силы ударил в склон. Не хотелось бы мне снова испытать ужас, овладевший мною, когда кирка, от которой всецело зависела моя жизнь, отскочила, словно я ударил не камень, а полированную сталь. Яростно ударял я снова и снова все время соскальзывая вниз со все возрастающей быстротой и приближаясь к пропасти, на другом краю которой была безопасность, а внизу — верная и страшная смерть.
Помню, я совершенно потерял надежду на спасение. После первого потрясения я не испытывал уже страха смерти. Но короткие минуты, пока я скользил, показались мне часами, с такой бешеной скоростью работал мой мозг. Все, что я думал и делал когда-либо, пронеслось передо мной с той же быстротой и отчетливостью, как чудесная панорама утесов и каньонов, на которые я любовался за несколько мгновений перед тем. Все мелкие события моей жизни, с самого детства, были пережиты с прежним ощущением радости или горя. Я отчетливо видел людей, которых знавал, даже давно забытых. Образ матери вставал ярче всех остальных: что она почувствует, когда узнает, что я разбился о скалы?
Я даже представил себе, как Коп начнет меня разыскивать, если я не вернусь в лагерь; как он пройдет по моим следам в мелкой пыли до места, где я соскользнул вниз; мне очень хотелось знать спустится ли он в каньон и много ли останется от моего тела для погребения.
Но и до сего дня я не знаю, как я спасся. Внезапно я очутился на выступе с той стороны, которую оставил минутой раньше. Вероятно, моя одежда, насквозь пропитавшаяся пылью, играла роль тормоза.
Я пролежал около часа, колени у меня дрожали, и я так ослабел, что не мог тотчас же вернуться в лагерь.
Возбуждение, в котором держала нас наша работа, и связанная с нею опасность сделали нас как будто совсем равнодушными к жизни. Профессор Коп был, пожалуй, равнодушней всех нас. Я помню, однажды ночью он ехал по следу буйвола к реке, как вдруг лошадь его внезапно остановилась и уперлась, отказываясь итти дальше. Не слезая, чтобы выяснить причину, он всадил шпоры в бока упрямого животного, и оно взвилось в воздух. М-р Айзек, который сопровождал его, последовал за ним. На утро они с удивлением увидели, что перепрыгнули ущелье в три метра ширины. Если бы не острое зрение и не сила их лошадей, они бы разбились насмерть.
Постоянным предметом удивления для нас была неутомимость Копа. Мы привыкли к суровой лагерной жизни на канзасском мелу; а ведь он как раз перед поездкой проводил по четырнадцати часов каждый дань за работой в кабинете или в литографской мастерской: он заканчивал в то время большую монографию для правительства, — приходилось работать над собственной рукописью и самому читать корректуры. Когда мы его встретили в первый раз в Омахе, он так был слаб, что на ходу покачивался из стороны в сторону; теперь он карабкался на высочайшие скалы и проходил по самым опасным закраинам, работая без перерыва с самого раннего утра до поздней ночи.
Каждый вечер мы возвращались в лагерь, усталые и измученные жаждой — мы не пили весь день, потому что вся вода в Негодных Землях похожа на крепкий раствор слабительных солей — и садились за ужин. Нам подавали сладкие пирожки, паштеты и тому подобные вкусные, но неудобоваримые явства. Когда мы ложились спать, у профессора начинались жестокие кошмары. Каждое животное, следы которого мы находили в течение дня, играло с ним ночью, подбрасывало на воздух, лягало, прыгало по нему.
Когда я будил его, он ласково благодарил и снова засыпал до следующего приступа. Иногда половина ночи проходила в таком состоянии. Но на утро он шел впереди нас на работу, а вечером последним покидал поле. Я никогда больше не знавал такого поразительного примера власти человека над собственным телом.