Посетитель соскочил с ящика, словно его подстрелили, и завопил с глубоким раскаянием в голосе:
— Да ведь это я! Я выкапывал пни, чтобы развести огонь и наскочил на них. Я не знал, что они чего-нибудь стоят. Мне хотелось посмотреть, что у них в середине, я их и расколол.
Его удивление и огорчение были так забавны, что вся моя злоба прошла. Хоть я и сильно устал, но хохотал над ним до того, что вовсе выбился из сил на весь остальной день.
Вернусь теперь к экспедиции 1877 года.
Руссель Гилль оказался чрезвычайно способным помощником; меня всегда огорчало, что он потом отказался от работы по ископаемым ради медицинской практики. Билль Брауз также был увлекающимся работником. Кроме выполнения своих обязанностей кучера и повара, он скоро начал работать в поле почти столько же, сколько каждый из нас. Никогда не бывало у меня такой дружной и хорошо сработавшейся партии, как в ту поездку.
Но однажды в августе я получил от профессора Копа необычайно длинное для него письмо.
«Сдайте все снаряжение м-ру Гиллю, — писал он, — и тотчас же отправляйтесь в новое место, которое открыто в пустыне восточного Орегона. Поезжайте в форт Кламаз в Орегоне, а оттуда к Серебряному озеру (Сильвер Лэйк); там найдете некоего Дункана, почтового служащего. Он вас проводит к богатым окаменелостями отложениям в степи, заросшей шалфеем. Вы, по всей вероятности, найдете вместе с костями вымерших животных также и человеческие орудия. Поезжайте тайно: не говорите никому, куда вы едете. Пусть ваши письма пересылают так, чтобы вас нельзя было проследить».
Я прочел предписание профессора с волнением и великой радостью, но никак не мог выехать немедленно и никому не сообщая об отъезде: я не мог решиться уехать на берег Тихого океана на неопределенно долгое время, не повидавшись с родителями. Я решил, что, если даже кто-нибудь узнает, куда я поехал и попытается за мной следовать, я легко смогу увернуться дорогой и добраться до места первым.
Мы были очень далеко от Буфало, ближайшей железнодорожной станции; с нашим грузом ископаемых пришлось бы ехать двое суток… Поэтому я оседлал своего верхового пони и, сделав длинный перегон, на следующий день к закату солнца добрался уже до станции, усталый и совсем больной. Мой конь, однако, выносливый, как полагается хорошему индейскому пони, был все еще достаточно свеж, чтобы бросаться в сторону от гремучих змей, которые попадались нам дорогой. Он сбросил меня один раз на землю в нескольких метрах от змеи.
Ночью я добрался до родного дома в провинции Эльсворт, простился на неопределенно долгое время с моими близкими и к полуночи следующего дня вернулся снова в Буфало. Мои молодые помощники встретили меня на станции со свертком одеял, инструментами и багажом. Я отправился в путь «к полям нетронутым и пастбищам безвестным».
Глава VI
Экспедиция в пустыню Орегона в 1877 году
На станции Монументной я был очень удивлен, увидя, что в поезд садится м-р О. В. Виллистон со всем снаряжением. Виллистон не знал сначала, что я в поезде; когда он вошел в вагон, то очень удивился и подумал, что я слежу за ним. Он попытался узнать место моего назначения, но это ему не удалось. Оба мы ночевали в Денвере вместе. Потом он сел в поезд, который направлялся на юг, а я отправился на север, по направлению к Чийенне и на запад.
Наш поезд мчался вперед, в страну, где заходит солнце, среди величавых и внушительных видов Скалистых гор и Сьерры Невады. В Сакраменто я пересел на Реддингскую линию: там ходили тогда почтовые дилижансы, запряженные восемью лошадьми. С семью другими пассажирами я занял место в почтовом экипаже и отправился дальше на перекладных.
Стоял прелестный августовский вечер. Сияла полная луна. Светло было, почти как днем. Ни один звук не нарушал глубокой ночной тишины; только ухала время от времени сова, призывая подругу из далекой лесной чащи, да журчала вода, которая текла по каменистым склонам, образуя небольшие водопады и разбиваясь о скалы.
Выше и выше поднимались мы через нетронутые человеком леса канадских сосен и елей, ветви которых заслоняли небо на высоте тридцати метров над нашими головами. Разреженный воздух наполнял легкие живительной силой, возбуждая, как вино. Мы знали, что высоко над нами встает гора Шаста, гигантская вершина хребта; но густой лес закрывал кругозор и мы могли видеть лишь часть дороги впереди. Затем неожиданно мы выехали из леса, оставив границу лесов позади, и вершина Шасты открылась во всей красе: безупречный конус поднимался на тысячу двести метров в воздухе, в одежде из вечных снегов, которые сверкали в лунном сиянии. Над ней на бледноголубом небе мерцали звезды, словно драгоценные камни.