Глава 5
Безмятежную тишину пыльных улиц города Эргоса нарушало периодическое поскрипывание старого колеса старой телеги, на козлах которой удобно расположился старый и очень тучный мужчина. Он обладал нелепым лицом, главной достопримечательностью которого был огромной нос, занимающий добрую половину физиономии мужчины, и был одет так, словно специально хотел выглядеть как можно отталкивающе. Его грузное тело облегала мягкая ткань атласной, потерявшей свой цвет красной рубахи без ворота и правого рукава, подаренной ему, вероятно, каким-то состоятельным человеком, а ноги облачены в сшитые из грубого полотна штаны с дырами на коленях. Мужчина восседал на козлах телеги с видом полководца в момент его триумфа и будто воплощал собой безмятежность и спокойствие, и это очень хорошо сочеталось с царящей вокруг него тишиной. Вечерние сумерки заставили городские улицы опустеть. Причудливые и нелепые городские здания с флигелями, балкончиками и узорным орнаментом на ставнях потемнели, и лишь их нечеткие силуэты виднелись в ночном полумраке. Мужчина, а им был распорядитель городской арены и младший помощник местного ланисты - Феофан, с улыбкой смотрел на пустые улицы, особо подмечая знакомые ему места, а таких мест у выросшего и проведшего большую часть своей жизни в Эргосе Феофана было множество. В дорожных лужах отражалась круглобокая луна, на которую неумолимо надвигались темные тучи, а телега старика между тем выехала за городские ворота. Выехала, надо сказать, совершенно беспрепятственно (за что Феофану следовало поблагодарить, прежде всего, пьяный гарнизон города). Городские улицы сменились ночным пейзажем лесной дороги. Телега неспешно со скрипом двигалась между стройными темными рядами угрюмых и высоких елей и сосен, а Феофан, достав из-за пазухи миниатюрную трубочку, забил ее и с удовольствием закурил. Неожиданно он поморщился. Терпкий запах города, запах жареной рыбы и чеснока, сменился резким и удушливым смрадом гнилой воды. Телега подъехала к небольшому пруду. На его правом берегу, на мокрой траве совсем рядом с мутной водой лежал молодой человек (Феофан едва заметил его среди густого камыша). Одет юноша был просто, но со вкусом, зеленый камзол с расшитым бисером воротом, красные брюки и даже модный галстук синего цвета. - Феокл! - закричал Феофан, спрыгивая с телеги, и приветливо замахал руками. - Не серчай, что я припозднился. Уж больно жена моя, чтоб ее проказа, сварливая. Да ты и сам знаешь. Надоумили её боги, дескать, я, её муж, к Папеньке ходить повадился, в его заведение. Ты только представь, чтобы я, да к девочкам... Ага, одно дело в трактир сходить, да пропустить кружечку другую терпкого пива, а другое ходить в дом разврата, к этому борову, которому я еще за прошлую неделю денег должен. Ни ногой туда. Уже дней как шесть перестал ходить. Клянусь вином, чтоб меня. Юноша в ответ на приветствие встал с земли и, подойдя к телеге, произнес: - Тайное слово. - Да ладно тебе, Феокл, - проворчал Феофан. - Ты же видишь, что это я. Или своего родного дядю не признал. Коли так, то ты, племянник, как похлебка твоей тетушки. Редкостная дрянь, клянусь вином. - Как доехал? - спросил юноша. - Без происшествий по дороге? - А кому я нужен? - захохотал Феофан. - Я, почитай, не Его Величество Кларк, чтоб ему пусто было. Что полный доклад ждешь? Ну, дык чего ж не сказать? Сел я значит на телегу, запряг Пегую, ну ты знаешь, любимица моя. Да, поехал. Ай, чего это я забыл? Пока ехал, несчастье случилось. Вдруг как приспичило меня высморкаться. Терпел я, да и высморкался прямо в рукав. Чего это морщишься, а? - распорядитель давился от смеха. - Ладно, хватить языки чесать - надо телегу разгружать. Вот те раз. В рифму. Верно мне ведунья лет десять назад предсказывала, стану я однажды бардом. Вот как пить дать. Все, цыц. Давай-ка, племянник, помогай телегу разгружать. Один-то я не сдюжу. Возможно, с моей стороны было неправильным, не упомянуть, что на телеге старика все это время лежало пять мешков, сшитых из грубой ткани. Они лежали друг на друге, и со стороны было совершенно невозможно угадать их содержимое. Феокл, кивнув на слова Феофана, схватился за один из этих мешков и стащил его с телеги. Неожиданно раздался пронзительный стон и мешок пошевелился. - Что это за дрянь?! - воскликнул старик. - Я что пьян?! Почему он шевелится? Ланиста сказал в нем овес. Феокл пожал плечами, схватил с земли длинную палку и, размахнувшись, ударил по мешку. В ответ снова раздался стон, еще пронзительнее, чем раньше. - Послушай, приятель, племянник, Феокл, - пролепетал заметно осунувшийся Феофан, на лбу которого выступили крупные капельки пота. - Тут дело не чисто. Тут дело не чисто, вот что я тебе скажу. Я вез мешки, с овсом мешки, так мне ланиста сказал. Гнилой овес, кроме того. Ни кашу сварить, ни лошадкам насыпать. Утопить его надо за ненадобностью, опять-таки, по словам ланисты. Я, клянусь вином, заподозрил, что дело не чисто еще, когда чушь про тайные слова, про ночное путешествие и про прочую дрянь услыхал. Тайком услыхал, когда из комнаты этого треклятого ланисты выходил. А теперь вдруг мешок шевелится, да шевелится так, словно там не овес, а полноценный азаронец средней упитанности. А ну-ка, племянник, открой-ка мешок. Феокл, не проронив ни слова, отрицательно помотал головой. - Значит, не хочешь открывать, боец ты недорезанный, - тяжело дыша, прошипел распорядитель арены. - А ну-ка, вошь, уйди с дороги. Дай мешок, развяжу, боец недорезанный. Юноша не двинулся с места. Феофан вдруг закричал и накинулся на племянника. Борьба была отчаянной, но не долгой. Распорядитель арены нанес Феоклу несколько сильных ударов, целясь по носу и челюсти, затем оставил скулящего юношу лежать на земле и подошел к мешку. Затем он вдруг вздрогнул и упал в пруд, получив сильный удар по голове.