Пяти суток, что ему были даны на обустройство, конечно, не хватило. Он опоздал на работу и по законам того времени подлежал суду. Мама каким-то образом узнала, когда будет процесс, и вместе с четырехлетней Аней отправилась в Капаткевичи. Когда отца ввели в зал суда, дочка взобралась к нему на руки и так сидела все время, чем, видимо, разжалобила судью. Ему дали три года условно.
В колхоз в связи с этими печальными событиями родители так и не вступили. Достроив дом и кое-как освоив землю, отец продолжал ездить на заработки, а мама дома управлялась с хозяйством, растила детей. Мы, и старшие, и младшие, понимали трудности жизни и старались, как могли, помогать ей. Отец, когда приезжал с заработков, хвалил нас за усердие и старание, угощал небогатыми гостинцами.
Но эта с такими трудами налаживавшаяся жизнь оборвалась 22 июня 1941 года... Война грянула для всех неожиданно. Взрослые говорили, что Красная Армия должна скоро дать сокрушительный отпор захватчикам — так писали газеты. Отец, как и многие мужчины, хотел идти воевать, но он уже давно и по возрасту, и по состоянию здоровья был комиссован и призыву в армию не подлежал.
Немцы на мотоциклах появились на околице деревни внезапно, миновали ее и двинулись в клубах пыли дальше. И для всех нас жизнь сразу разделилась на «до» и «после войны». Оккупанты спустя всего несколько дней начали насаждать так называемый «новый немецкий порядок» - Neue Ordnung. Хотя все пока продолжали жить прежним укладом, обстановка в деревне круто менялась, как только наезжали немцы. Оккупанты собирали сельчан, вводили непомерные требования и грабительские продразверстки, ставили задачи назначенному ими старосте и так называемому активу: нашлись доморощенные прихвостни- предатели, которых люди презрительно называли «бобиками». Некоторые были из местных. Они доносили на односельчан, всячески помогая фашистам. Вытаращив от рвения глаза, шныряли по селам и были готовы выполнить любой, самый бесчеловечный приказ немцев.
После каждого грабежа оккупанты требовали у сельчан выделить подводы, чтобы вывезти «трофеи», главным образом свиней, курей, «млеко» и «яйки», теплую одежду. Однажды, когда очередь дошла до нас, отец притворился больным тифом, а этой болезни немцы очень боялись. На самом деле он простудился и лежал с высокой температурой. И кто-то из деревенских, стремясь выслужиться, донес немцам, что отец только притворяется тифозным. Что тут началось! Отца зверски избили, потом вытащили на улицу, хотели расстрелять. Мама с маленькой Аней на руках загородила его, немец ударил ее прикладом в грудь, выстрелил вверх, а потом навел автомат на отца. Тот, больной и избитый, пошатываясь, был вынужден пойти запрягать лошадь.
В наших краях ширилось партизанское движение, народные мстители в полной мере навязывали оккупантам свою войну. Мой старший браг Иван был ординарцем у командира бригады, первого секретаря Полесского обкома партии Ивана Дмитриевича Ветрова (после войны он занимал должность прокурора республики, а потом министра юстиции БССР). Когда партизаны контролировали наш район, у нас некоторое время жили три солдата-словака, перешедших на их сторону. Как-то в конце весны 1943 года партизаны дали мне выстрелить из карабина. Положили оружие на забор, а я нажал на спусковой крючок и при отдаче от выстрела кубарем улетел в коридор, в открытую дверь. Так я получил первое «боевое крещение», после чего желания пострелять долго не возникало.
Фашисты особенно свирепствовали с осени 1943 года, как потом мы узнали, после поражения в Курской битве. Участились карательные операции против активно действовавших партизан и местного населения. Людей загоняли в сараи, общественные помещения и сжигали заживо, а тех, кому удавалось выбраться из огня, расстреливали. Более шестисот Хатыней осталось на щедро политой кровью земле Белоруссии. Таким же чудовищным путем была сожжена деревня Хвойня, что была по соседству с нами. Многих сельчан оккупанты угнали на работу в Германию, другие попали в концлагеря. Партизаны вынуждены были уйти из деревень в лес, откуда наносили удары по врагу.
Однажды добрый человек сообщил, что ночью полицаи придут арестовывать нас за помощь партизанам. Родители быстро загрузили, что могли, в повозку, и мы, как оказалось, навсегда оставили свой дом. Как и многие другие семьи, пришли в партизанский лагерь - другого пути не было. Зимовали в сооруженных из веток куренях (шалашах), в центре которых горел костер. Вокруг него, ногами к теплу, и спали. Были случаи, когда костер разгорался и шалаш вспыхивал, нужно было сломя голову выскакивать, успев хоть что-то выхватить из пламени. Построить в партизанском лагере что-то более серьезное было нельзя, поскольку из-за налетов карателей часто приходилось менять месторасположение.