13
Так что, свались вы в львиный ров, лев разорвет вас не потому, что он голодный — будьте спокойны, зверей в зоопарке кормят до отвала — или кровожадный, а потому, что вы вторглись на его территорию.
Между прочим, как раз поэтому в цирке дрессировщик всегда выходит на арену первым, чтобы львы это видели. Таким образом он показывает, что арена — его территория, а не их, и утверждает свои права собственника, раз-другой прикрикнув, топнув ногой или щелкнув кнутом. И на львов это действует как ничто другое. Потеря преимущества их подавляет. Заметьте, как львы выходят: эти грозные хищники, эти «цари зверей» жмутся к краям арены, поджав хвосты, а та, как известно, круглая — никуда не денешься. Ну а рядом сильный, властный самец, «суперальфа», — воле его приходится подчиниться. И вот они уже послушно разевают пасти, садятся на задние лапы, прыгают через бумажные кольца, ползут по трубам, пятятся, кувыркаются. «Что за чудной лев, — с горечью думают они. — Никогда не видали такого. И как лихо нас окрутил. Да и кормушки у нас всегда ломятся, а повадки у него — и впрямь не соскучишься. Но что толку дрыхнуть целыми днями напролет. Ведь нас не гоняют на велосипедах, как бурых медведей, и не заставляют ловить тарелки, как шимпанзе».
Дрессировщик обязан всегда оставаться «суперальфой». Если, не ровен час, дать слабину, можно дорого поплатиться. Зачастую звери ведут себя злобно или агрессивно оттого, что чувствуют свою беззащитность. Зверь, оказавшийся перед вами, должен четко понимать, каково его положение — выше или ниже вашего. Социальный ранг — вот что для зверя главное. Только так зверь определяет, с кем и как себя вести, где и когда есть, отдыхать, пить и тому подобное. Пока зверь не поймет, какого он ранга, жизнь его будет беспорядочной и невыносимой. Он будет нервничать и метаться, а это небезопасно. К счастью для цирковых дрессировщиков, социальный ранг у высших животных далеко не всегда завоевывается силой. Так, в 1950 году Хедигер писал: «Когда встречаются два зверя, тот из них, кто сможет запугать другого, и займет высший ранг; так что положение в зверином сообществе не всегда зависит от исхода поединка — порой все решается одним только взглядом». Вот что говорит Хедигер, большой знаток животных. Он не один год проработал директором зоопарка — сперва в Базеле, потом в Цюрихе. И в звериных повадках разбирается как никто другой.
Побеждает разум — не физическая сила. Цирковой дрессировщик одерживает психологическую победу. Чужая обстановка, прямая осанка, невозмутимость, пристальный взгляд, наступательная тактика, предостерегающие команды (например, щелчок кнутом или резкий свист) — вот те многочисленные уловки дрессировщика, что ввергают зверя в смятение и страх и ставят его на место, а зверю только того и надо. И вот уже «второй» безропотно пасует, а «первый» оборачивается к публике и возглашает: «Представление продолжается! А сейчас, дамы и господа, прыжки через настоящие огненные кольца…»
14
Что интересно, лучше всех по команде дрессировщика проделывает трюки лев низшего ранга в стае — аутсайдер. Он же и больше выигрывает от частого общения с дрессировщиком-«суперальфой». Но дело тут даже не в дополнительных поощрениях. Подобное обхождение означает для него и защиту от сильных сородичей. Этот-то зверь, не уступающий партнерам ни размерами, ни нарочитой свирепостью, по крайней мере на публике, но на деле самый робкий из стаи, и становится гвоздем программы, в то время как сильнейших своих верноподданных дрессировщик заставляет сидеть на цветастых барабанах по краям арены.
То же самое и с другими цирковыми животными, да и в зоопарке та же картина. Звери низшего ранга куда настойчивее заигрывают со смотрителями. Силясь доказать свою преданность, они делаются покладистыми, ласковыми. Так ведут себя и большие кошки, и бизоны, и олени, и гривастые бараны, и обезьяны, и многие другие животные. И зоологи это хорошо знают.
15
Дом его — храм. В прихожей на стене висит картинка в рамке: Ганеша, бог с головой слона. Он сидит и глядит прямо перед собой, краснощекий пузан, улыбчивый венценосец, и держит в трех руках разные вещицы, а четвертую простирает вперед — в знак благословения и приветствия. Он непревзойденный сокрушитель препятствий, бог удачи, бог мудрости, покровитель знаний — просто душка. Гляжу на него, и рот у меня тоже расплывается в улыбке. У ног его — верная крыса. Вместо коня. Случись Ганеше тронуться в путь — он седлает крысу. А на противоположной стене — обыкновенное деревянное распятие.
В гостиной, на столе рядом с софой, — маленькая иконка Девы Марии Гваделупской, тоже в рамке: из-под распахнутой мантии ливнем сыплются цветы. Возле нее — обрамленная фотокарточка Каабы в черном убранстве, исламской святыни, которую обступает десятитысячная толпа правоверных. На телевизоре — бронзовая статуэтка Шивы в обличье Натараджи, космического повелителя танца, управляющего движением Вселенной и ходом времени. Он танцует над поверженным демоном тьмы, театрально простерев все четыре руки и упершись одной ногой демону в спину, а другую удерживая в воздухе. Когда Натараджа опустит эту ногу, время, говорят, остановится.
Алтарь — на кухне. Он помещается в буфете, где вместо дверцы — резная арка. За дверцей — желтая лампочка, чтобы по вечерам алтарь подсвечивался изнутри. За маленьким алтарем — две картинки: сбоку — все тот же Ганеша, а посередине, в широкой рамке, — улыбающийся синий Кришна играет на флейте. У обоих на лбу, поверх стекла, — точки из красно-желтого порошка. На медном блюде, на алтаре, — три серебряные статуэтки-мурти. Он называет их по именам: Лакшми, Шакти, богиня-мать, в обличье Парвати, и Кришна, на сей раз в образе игривого младенца на четвереньках. Между богинями — каменный лингам Шивы в йони, похожий на половинку авокадо с торчащим изнутри обрубком фаллоса, — индуистский символ мужского и женского космических начал. По одну сторону блюда — маленькая раковина на подставке, по другую — серебряный колокольчик. Рассыпанные рисовые зерна и полуувядший цветок. Многие вещицы помечены теми же желто-красными точками.
На нижней полке — разные культовые предметы: кувшин с водой; медная ложка; лампадка с фитильком, свернутым колечком в масле; курительные палочки и блюдца с красно-желтым порошком, рисовыми зернами и кусками сахара.
В столовой — еще одна Дева Мария.
Наверху, в кабинете, рядом с компьютером, — медный Ганеша, сидящий скрестив ноги; на стене — деревянный Христос на кресте, из Бразилии; а в углу — зеленый молитвенный коврик. Христос поразительный: Он и впрямь страдает. Коврик лежит просто так, вокруг — пусто. Поодаль от него на низкой полке — книга в матерчатом переплете. На обложке — единственное арабское слово из четырех букв: алеф, лям, лям и га. Слово это означает по-арабски «Бог».
16
Все мы рождаемся как будто свободными — разве нет? — от всего и вся, даже от религии, и так и живем, пока какой-нибудь добрый дядя не возьмет нас за руку и не приведет к Богу. Однако для большинства из нас на этом все и заканчивается. А если продолжается, то скорее во вред, чем во благо: со временем многие и впрямь теряют веру в Бога. У меня же — другая история. Вместо упомянутого «доброго дяди» была старшая матушкина сестра, дама далеко не самая современная, — она-то и привела меня в храм, еще совсем младенцем. Тетушка Рохини с восторгом приняла новорожденного племянника и тут же решила поделиться радостью с Богиней-Матерью. «Пусть это будет его первый выход в свет, — сказала она. — Вот и самскара!» Спору нет — символично. Дело было в Мадураи[7] — так и началась моя жизнь бывалого странника, с семичасового путешествия на поезде. Впрочем, не это главное. С поезда мы отправились прямиком к индуистскому святилищу: матушка несла меня на руках, а тетушка то и дело ее подгоняла. Я мало что помню о том первом моем хождении в храм — разве только легкий запах благовоний, смутную игру света и тени, зыбкое пламя светильников, размытые цветные блики, духоту и ощущение тайны, исходившее отовсюду. В душу мне заронили зерно святой веры, размером с горчичное семя, и оставили вызревать. Так оно и прорастает во мне — по сей день.