"Сними-ка очки, — внезапно попросила она. И потом добавила, как бы перефразируя Дороти Паркер: — Студии боятся, что актер в очках не привлечет внимания зрителей".
В общем, если я действительно мечтаю о кино, первым делом следует избавиться от очков, уверенно заявила девушка. Оказалось, что Джой знает агента, который мог бы оценить мои данные и честно ответить, стоит ли мне тратить на это время.
На следующий день ровно в десять часов утра я сидел за широким столом напротив смутного, неясных очертаний, телесного цвета пятна. Пятном оказался Билл Миклджон, перед которым я изо всех сил старался изобразить "звездные данные " (неважно, что бы это могло означать).
Я последовал совету Джой и на встречу с Миклджоном очки не надел; в результате я едва различал человека, разговор с которым был едва ли не самым важным для меня в тот момент.
Беспомощно-близорукий, с бешено колотящимся сердцем, я тем не менее старался убедить его в своей многоопытности и готовности вступить в царство звезд.
Разыграв эту подачу, я все же решился спросить у Миклджона, как он считает, стоит ли мне попытать счастья у дверей Голливуда. Миклджон молча подтянул к себе телефон и набрал номер Макса Арноу, ассистента режиссера, занимающегося подбором кадров для студии "Уорнер бразерс". "Макс, — сказал он, — у меня есть на примете еще один Роберт Тейлор. Сидит у меня в офисе". "Роберт Тейлор задуман Господом в единственном экземпляре", — раскатисто и достаточно громко, чтобы я мог уловить сарказм, пророкотал в трубку Арноу. Тейлор в то время был звездой Голливуда, исполнителем главных мужских ролей в кино. Однако взглянуть на меня Арноу согласился.
Последовавшая за этим встреча с Арноу была молниеносной и очень походила на сцену на рынке, когда покупатель приценивается к куску говядины.
Интересно, как могла бы сложиться моя жизнь, не понравься Максу Арноу мой голос при нашей первой встрече? Вместе с Биллом Миклджоном они кружили вокруг меня, словно пара колибри, оценивая вслух мои плечи, рост, внешность, как если бы меня вообще не было в комнате.
Не знаю уж почему, но Арноу заявил, что мой голос ему нравится. Он добавил, что я напомнил ему одного молодого актера, с которым "Уорнер бразерс" заключила контракт и который, не помню, как именно, но доставил студии немало хлопот. Я понял, что Арноу, возможно, подумывает о том, чтобы взять меня вместо этого парня с характером, тем более что и голоса у нас были похожи.
Миклджон, судя по всему, оказался неплохим продавцом: ему удалось убедить Арноу отправить меня на кинопробы. Арноу протянул мне отрывок из пьесы "Филадельфийская история", идущей на Бродвее, попросил выучить сцену наизусть и зайти к нему через пару дней.
К вечеру, когда я наконец добрался до Каталины, на меня набросился Чарли Гримм, менеджер команды "Чикаго кэбз", разъяренный тем, что я отсутствовал, не поставив никого в известность.
Признаться, что мысли мои заняты совсем иным, что я с головой увяз в мечтах о будущем, в котором ему, увы, места не было, я так и не смог.
Я вновь отправился в Лос-Анджелес, теперь уже на кинопробы, продлившиеся, правда, лишь несколько минут. Вся сцена свелась к тому, что мы с одной из начинающих актрис студии обменялись парой фраз из предложенного нам сценария. На следующий день Арноу по телефону сообщил Миклджону, что намерен показать кинопробы Джеку Уорнеру, как только у того найдется свободная минута. Джек Уорнер был крупнейшим киномагнатом, заправляющим студией "Уорнер бразерс", как феодал своим хозяйством.
— Через несколько дней вам позвонят в "Билтмор", — сказал мне Миклджон.
— Какая жалость, — сокрушенно ответил я. — Меня там уже не будет. Я уезжаю завтрашним поездом… Дело в том, что мне необходимо вернуться в студию: скоро открытие сезона, а я веду репортажи с игр "Чикаго кэбз".
Когда я отказался отложить свое возвращение в Айову, Арноу и Миклджон не поверили своим ушам. В тот момент в моем отказе остаться еще на несколько дней никакого скрытого смысла не было, теперь же я понимаю, что тактически это оказался очень удачный ход. В Голливуде привыкли к тому, что у дверей студий всегда стоит очередь жаждущих получить хоть какую-то рольку. Слова "извините, но мне нужно спешить домой" были необычны, а следовательно, запоминались надолго.
Что касается меня, то, трясясь в вагоне поезда, уносящего меня домой, я вглядывался в сменяющие друг друга пейзажи за окном и ругал себя. Какой же я все-таки болван!