Должен признать, что дело свое здесь знали. По сей день я ношу рубашки, фасон которых специально для меня разработан модельерами студии и личным портным Джимми Кэгни.
Следующий кадр: реклама.
Первым пунктом на повестке дня стоял выбор для меня подходящего имени. Вокруг меня собралась целая команда в составе Макса Арноу и нескольких пресс-агентов, не спускавших с меня цепких взоров. Я же чувствовал себя бессловесным манекеном, выставленным в витрине магазина. Мозговой трест бился над одной проблемой: какое имя мне больше всего подходит?
Не обращая на меня ни малейшего внимания, они тасовали имена, предлагая то одно, то другое, затем отметали все предложенное ранее и принимались придумывать заново. Результат был нулевым.
В конце концов я не выдержал. Я решил вмешаться. Взоры, внезапно остановившиеся на мне, выражали чуть ли не ужас, словно я совершил нечто немыслимое. Говорящий манекен? Это невозможно.
Я попросил разрешения напомнить, что мое имя — имя спортивного комментатора радио — хорошо известно довольно большому числу людей, которые, несомненно, узнают меня и на сцене.
— Датч Рейган? — переспросил один из присутствующих. — Поставить в титрах "Датч Рейган" — это абсурд.
Мое имя мне не нравилось, поэтому и в школе, и во время работы на радио я с большим удовольствием пользовался прозвищем, данным мне отцом. Но тут я рассчитал правильно: лучше использовать настоящее имя, чем придуманное кем-то из пресс-агентов, а потому рискнул предложить:
— А как насчет Рональда? Рональд Рейган?
Они переглянулись и принялись вслух обкатывать это имя, словно мячик, перебрасывая его друг другу:
— Рейган. Рональд Рейган…
— А что, это неплохо! — заметил вдруг кто-то.
Минут через десять можно было подумать, что это они нарекли меня Рональдом, настолько единодушно одобрили все предложенный мной вариант.
Вот так было решено оставить меня Рональдом Рейганом.
Сказка стала явью.
В понедельник утром, в начале июня 1937 года, я припарковал свой автомобиль на студийной стоянке в Бурбанке, готовый приступить к работе. Ощущая холодящую пустоту и посасывание в желудке, я спрашивал себя, что я здесь делаю. Опять я чувствовал себя новичком в незнакомой школе. Я, обычный двадцатишестилетний радиокомментатор из Айовы, вдруг оказался рядом с такими звездами, как Эррол Флинн, Пэт О’Брайен и Оливия де Хэвиленд. Но они были профессиональными актерами, я же последний раз выходил на сцену пять лет назад в колледже, в любительском спектакле. Конечно, теперь меня нельзя уже было назвать сельским простачком, и все же восточнее Чикаго, севернее Миннеаполиса и южнее Озаркса я еще не выбирался.
Когда меня представили Эдварду Эверетту Хортону, он мягко произнес:
— Рад познакомиться с вами, Рейган. Нам нужны новые лица. Надеюсь, вы здесь приживетесь.
Так и произошло.
Я знал, что в контракте есть пункт, предусматривающий мое увольнение через шесть месяцев, если студия во мне разочаруется. Так что "долгосрочный контракт" был подписан скорее для рекламы.
В студии в первый же день мне показали пробы, по результатам которых Уорнеры и предложили мне работу. Во время просмотра мне хотелось забиться куда-нибудь поглубже под стул — так это было ужасно. Я возненавидел себя. После просмотра я решил, что, если сразу же позаботиться о билетах на поезд, идущий в Де-Мойн, можно как раз успеть к Рождеству.
Я оказался в том же положении, что и другие актеры, работающие по контракту. Руководству студии нравилось, когда актер чувствовал себя несколько неуверенно и не знал точно, как долго он пробудет на студии. Джордж Уорд попытался меня успокоить, объяснив, что студии обычно требуется более полугода, чтобы оценить нового актера, но это было слабым утешением. В тот вечер он пригласил меня к себе поужинать, после чего мы отправились на стадион "Гилмор", где проходили автогонки малолитражных автомобилей. Взглянув на ложу прессы, я увидел там группу репортеров и радиокомментаторов — веселых, уверенных в себе. Впервые я почувствовал некое сожаление, что не вхожу больше в их команду, впервые ощутил себя рядовым зрителем и задумался над тем, сколько должно пройти времени, прежде чем я вернусь к знакомому занятию.
В те годы голливудские студии производили два вида кинокартин: фильмы категории "А", дорогостоящие, с известнейшими актерами в главных ролях, которые должны были привлечь — и привлекали — в кинотеатры все больше и больше публики; и дешевые кинокартины категории "Б", в которых, как правило, снимались новички или менее известные характерные актеры. Как и других новобранцев, "Уорнер бразерс" определила меня в группу актеров категории "Б".