Случались и другие непонятные события в нашем домашнем хозяйстве: иногда, находясь в невеселом настроении, мама быстро собирала нас с братом и спроваживала на несколько дней к одной из своих сестер. Не могу сказать, чтобы эти неожиданные путешествия нас огорчали, хотя внезапность их и озадачивала.
Мы все еще жили в Гейлсберге, когда началась первая мировая война. Как и большинство моих сверстников, при первых же звуках марша «Мы идем…» я наполнялся гордостью и представлял себе американских пехотинцев, пересекающих Атлантику с благородной миссией — спасти наших европейских друзей. Бывало, что все жители города оставляли свои дела, сколь бы серьезны они ни были, и отправлялись на станцию: встретить и поприветствовать воинский эшелон, следующий через наш город. В вагонах было душно, и солдаты в мундирах цвета хаки распахивали окна, чтобы глотнуть свежего воздуха, а заодно и помахать рукой собравшимся на станции людям. Встречали солдат радостными пожеланиями и приветствиями. Как-то мама подняла меня на руки, сунув в кулачок цент, который я передал солдату, слабо пискнув: «Желаю удачи!» В другой раз устроили благотворительный концерт в школе. На концерт шли целыми семьями, а собранные средства передавали на военные нужды. Помню, как отец внезапно исчез из зала (как глава семьи, имеющий двух малолетних детей, он был освобожден от военной службы) и, к нашему великому изумлению, появился на сцене в костюме заклинателя змей: в парике и травяной юбке.
Едва я закончил свой первый школьный год, как мы вновь переехали. На этот раз в Монмаут, город неподалеку от Гейлсберга, со своим колледжем. Отец получил там место в центральном универсальном магазине. Никогда не забуду торжеств в центре Монмаута по поводу заключения перемирия. Улицы внезапно наполнились людьми, запылали костры; взрослые и дети гордо шествовали по городу, распевая песни и вздымая высоко в воздух горящие факелы. Мне было семь лет, но я чувствовал себя уже достаточно взрослым, чтобы разделить всеобщую радость. Как и все жители города, я верил, что мы выиграли войну, «которая положит конец всем войнам». Может быть, тогда я впервые задумался над тем, как много парней, которым мы приветственно махали платками, провожая на войну, не вернулись, полегли в чужих землях. Может быть, тогда же я стал на долгое время изоляционистом.
Вскоре после окончания войны мы вновь сменили место жительства, вернувшись в Тампико. На этот раз отцу предложили место управляющего в том же центральном универмаге «Х.С. Питни», где он работал в год моего рождения. Нам предоставили квартиру в верхнем этаже того же здания, где находился универмаг. Владелец универмага мистер Питни занимался не столько торговлей, сколько денежными вложениями, а потому отца ценил и со временем обещал сделать совладельцем обувного магазина.
Не прошло и года, как мы в очередной раз упаковали свои вещи и двинулись в Диксон, где мистер Питни — как и обещал — намеревался в партнерстве с Джеком открыть роскошный магазин модной обуви.
Итак, Диксон — город, где я обрел самого себя, а попутно выяснил и причину таинственных частых исчезновений из дома моего отца.
Население Диксона в те годы близилось к десяти тысячам — в десять раз больше, чем в Тампико. Мы прибыли туда в 1920 году, когда мне исполнилось девять лет, и город показался мне настоящим раем.
Главная улица в деловой части Диксона была забита магазинчиками, выстроившимися вдоль тротуара, в городе действовали несколько церквей, работали начальная и средняя школа, имелись библиотека, почта, фабрика по производству проволочных решеток, обувная фабрика и цементный завод. В предместьях Диксона, насколько хватало глаз, простирались молочные фермы. Это была маленькая вселенная, где я познал нормы и обрел ценности, которыми руководствовался впоследствии всю жизнь.
Почти все жители города знали друг друга, а раз так, то и постоянно друг о друге заботились. Если в какой-то семье происходило несчастье — кто-то умирал или серьезно заболевал, — об ужине заботились в тот день соседи. Если у фермера сгорал амбар, его друзья энергично брались за дело и отстраивали амбар заново. В церкви вы сидели бок о бок с соседом по улице и, если было известно, что дела его не ладятся, молили небо помочь ему, зная, что, случись беда с вами, он вознесет Богу молитву о помощи вам.