Бог может понудить человека идти сим, монашеским[185], путём, но мы, люди, не смеем этого делать. Потому что когда Бог влечёт кого‑то на этот путь, Он и совершит то, к чему призывает человека. Мы же ничем не сможем помочь такому человеку, и даже не знаем, как ему помочь…
У каждого из нас своя мера испытаний, и в трудную минуту так важно, чтобы человек прежде сам, свободно избрал свой путь. Мне хочется особо обратить ваше внимание на это. Не раз приходилось встречать попрание свободы выбора, что печально и больно. Ведь в монашеском постриге момент свободного выбора подчёркивается особым образом. «Вольным ли своим разумом, и вольною ли своею волею приступаеши ко Господу?», — спрашивает игумен, и желающий монашества отвечает: «Ей, Богу содействующу, честный отче». И это не какая‑то церемония. Взяв ножницы, лежавшие на Евангелии, ты взял их из рук Христа, таинственно сокровенного во Святом Евангелии, и ты дал их игумену, чтобы он совершил твой постриг. То есть ты сам просишь и понуждаешь игумена постричь тебя в монахи, и он творит послушание тебе. Далее он молится о тебе и благословляет тебя, избравшего добрый и истинный путь, и возвещает, что многие испытания мы встретим на этом блаженном пути. И чтобы преодолеть их необходимо, во — первых, быть призванным Самим Богом и, во — вторых, откликнуться на Его призвание добровольно. (Беседа в присутствии архиереев на рум. яз с англ. субтитрами).
Вопрос: Разрешается ли вам, монахам, жениться?
Ответ: Когда мне задают этот вопрос, то я отвечаю: «А кто может меня остановить? Ведь никто не может лишить меня свободы». Но всё‑таки, чтобы пояснить моё отношение приведу в пример такое сравнение. «Знаете, — говорю, — я иногда чувствовал себя заключённым в тюрьму, и тогда мне хотелось перелезть ночью, когда тебя никто не видит, через врата монастыря и бежать куда глаза глядят. Но представляете, как поступают со мной в монастыре? Я не могу перелезть через ворота, потому что их оставляют открытыми…, и потому даже если и выйду, знаю, что снова сам вернусь назад». Так порой шуткой лучше всего показать, в чем суть вопроса. Я всегда свободен, выбор остаётся за мной.
Вопрос: Отче, а я гожусь для монашества?
Ответ: Простите меня, я не знаю ответа на ваш вопрос. Оставляю вас решить его самому своей глубокой молитвой и водительством Божиим. Однако, важно понимать, что не каждый, кто ищет молитву, непременно найдёт себя в монашеской жизни. Если я хочу жить молитвенной жизнью, то это ещё не значит, что я годен к монашеству. Молиться — естественно человеку, всякому человеку, не только монахам.
Я уже долго пытаюсь уяснить для себя, что же такое монашество. Иногда мне кажется, что Бог сотворил меня исключительно для того, чтобы быть монахом, хоть я и совершенный неудачник. Но ведь и преподобный Антоний Великий говорил о себе, что он самый великий грешник[186], то есть даже он, так сказать, неудачник.
Каждый человек сотворён, чтобы наследовать спасение. Сейчас мы находимся в процессе своего спасения, вечные блага мы унаследуем позже. Но спасение совершается уже сейчас, это не только награда, которую, как мы верим, Бог даст нам после смерти. Спасение — это не какой‑то обещанный сладкий пирог на небе, который, как иронично говорится в английской поговорке[187], ты даже не можешь попробовать, и никогда не увидишь, разве лишь когда умрёшь, то есть, когда тебе он будет уже и неинтересен. Нет, наше спасение совершается сейчас, в каждом из нас, в каждом человеке, сознает он это или нет.
В основании монашеского миропонимания лежит осознание того, что жизнь прекрасна, что мир действительно прекрасен, но временен. А раз он заканчивается, раз не здесь наше подлинное отечество, значит, никто из нас не может обрести здесь то, к чему стремится. Если человек начинает так мыслить, то он не далёк от того, чтобы отречься от мира, как это делают монахи. Однако, неизвестно способен ли на это современный человек, живущий в постмодернистское время, воспитанный в мире, где ни для Бога, ни для молитвы нет места, питающийся продуктами, «идентичными натуральным», окружённый всякими пластмассами и излучениями. Все это, конечно, отрицательно сказывается на нас. И чем дальше, тем хуже всеобщая атмосфера. Многие ищут Бога, но не знают, куда и к кому обратится. У нас даже тела стали другими. Я, например, в сравнении с девяностолетним отцом Софронием был очень слабым. А те, кто на двадцать лет младше меня, не могут сравниться со мной. Я для них словно Тарзан, слабый, но Тарзан. Так, например, я за всю свою жизнь не знал, что такое головная боль, а теперь я редко встречаю молодых людей, которые не имели бы её.
185
«Я не хотел, потому что сознавал трудность, и вместе увлекался. Я упорно противился Богу, но Он нашел способ принудить меня. И теперь мне непосильно тяжело; я положительно раздавлен. Причина болезни внутри, поэтому невозможно облегчить мое состояние изменением моего внешнего положения и условий» (Софроний (Сахаров), архим., Подвиг богопознания, Москва, 2003, С.249).
186
Преподобный Антоний Великий, наученный Александрийским сапожником, почитал себя хуже всех, постоянно нося в себе помысл: «Все спасутся, один я погибну». См.: См.: Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.50.