— Разубедить тебя я не могу. Об одном прошу: не передавай Гале то, о чем говорила со мной. Ей же будет невыносимо тяжело, если ты уверишь ее в возможности ходить, а операция не удастся.
— Я понимаю, доктор, и говорю так только с вами. Галочка ничего не будет знать. А мне вы скажете всю правду.
Дмитрий Яковлевич видел, что не пустое любопытство, а глубокая любовь руководила Машей, и обещал ничего не скрывать от нее.
В день консилиума Галина почти не волновалась. Она не допускала мысли, что ее могут вылечить. Ей давно говорили, что это невозможно. Зато Маша не находила себе места. Специалисты совещались слишком долго. Она всё время ждала у двери кабинета доктора. Девушка боялась отойти даже на минутку.
Наконец открылась дверь. Вышли двое в белых халатах и Дмитрий Яковлевич. Они о чем-то говорили очень тихо. Маша хотели идти за ними, но в это время в дверях кабинета появилась Галя. Она была страшно бледна и едва двигалась.
— Галечка, ты устала! Что они тебе сказали?
— Да ничего. Измучили! Так долго осматривали… Оперировать, говорят, нельзя. Надо сначала какие-то процедуры делать месяца два-три. Тогда видно будет. Я же знала! Каждый осмотр так кончается! Не надо об этом думать, Машенька! — Галя тяжело вздохнула.
Уложив измученную девочку в постель, Маша пошла искать Дмитрия Яковлевича. Он был один, в кабинете.
— Как Галя?.. — спросил он Машу.
— Страшно подавлена и измучена.
— Ничего. Лучше ей пока не знать!
— Доктор! Разве операция возможна?
— Кажется… Да, кажется, есть надежда… Только ты молчи…
Глава шестая
Окончен рабочий день. Тамара Сергеевна задернула занавески, зажгла настольную лампу. В директорском кабинете стало по-домашнему уютно.
Тамара Сергеевна разложила на столе книги, газеты, журналы. Просматривает их, делает выписки. Готовится к докладу. Она охотно выступает по поручению райкома, но времени у нее мало: детдом, забота о маленькой дочке заполняют весь день.
Она любит вечерами заниматься в детдоме. Здесь тихо; легко сосредоточиться.
Кончив занятия, Тамара Сергеевна спустилась в первый этаж. Проходя мимо пионерской комнаты, заметила там свет. Открыв дверь, она увидела Дубкова, стоявшего на табурете с поднятой рукой:
С большим чувством декламировал он.
При появлении директора мальчик спрыгнул на пол и хотел что-то сказать, но остановился, виновато опустив голову.
— Почему ты ночью читаешь, Дубков? — спокойно спросила Тамара Сергеевна.
Коля упрямо сжал губы. В такие моменты от него ничего нельзя добиться. И настаивать, требовать — бесполезно. Он сразу же становится грубым и уже не владеет собой.
Тамара Сергеевна хорошо знала своих воспитанников, особенно Дубкова, и ласково сказала:
— Иди спать, а завтра расскажешь, почему надо было ночью читать.
Мальчик поднял голову, упрямая складка разгладилась, и он по-детски доверчиво сказал:
— Я выучил сегодня это стихотворение. Мне так оно понравилось! Лежал и шёпотом повторял его. Потом очень захотелось вслух прочитать. Я и прибежал сюда. Я знаю, что нарушил порядок, плохо поступил… Мне теперь стыдно перед вами, а тогда… тогда я ни о чем не думал: уж очень хотелось громко прочитать Маяковского! Извините меня…
— Скорее в постель, и больше по ночам декламацией не занимайся! Тамара Сергеевна смотрела вслед убегавшему мальчику.
«Вытянулся как он за этот год! Юношей становится… И какое лицо выразительное! Держит себя, как взрослый, и вдруг меняется — шалит, словно маленький. Иногда задумывается, сидит такой печальный… Тяжело ему…»
Коля Дубков сильно изменился. Он как-то сразу повзрослел, став комсомольцем. Характер у него выровнялся. Мальчик стал мягче, реже срывается. Он еще больше дорожит дружбой Гали, ее мнением.
Иногда невозможность сделать что-нибудь самому доводит Дубкова до отчаяния. Он становится грубым и резким. В такие минуты детдомовцы говорят:
— Колька разбушевался!
И Галя идет на помощь товарищу. Ее недетское мужество и ласковая, ясная улыбка успокаивают его. Сдвинутые брови разглаживаются, сердитые глаза светлеют, и Коля уже смеется.
— Мне досадно, было, что не выходит!
— А ты не злись. Лучше подумай! Я всегда так поступаю.
— И помогает?
— Еще как! — улыбается Галя…
Через несколько дней после консилиума Галя, разговаривая о чем-то с Дубковым, вдруг остановилась. Видимо какая-то скрытая мысль волновала ее, хотя внешне она попрежнему была совершенно спокойна.