При императоре Юстиниане от чумы погибла половина населения Восточно-Римской империи. С 1347 по 1350 год эпидемия уничтожила шестьдесят миллионов человек. Общее количество жертв, которые с тех пор понесло человечество, невозможно подсчитать — быть может, четверть миллиарда, а может быть, полмиллиарда.
И против такого врага вышел небольшой отряд русских исследователей. Они и героями себя не считали, просто работали, защищая мир от грозной опасности. С конца прошлого века до наших дней они отвоевывали у чумы одну позицию за другой.
Возвращались казаки из турецкого похода. Первым приехал в астраханские степи Павел Заволокин, житель станицы Ветл янской. Вернулся он осенью 1878 года.
Агап Хритонов принимал Заволокина, потому что был отцом ближайшего его друга и однополчанина. Пили с полудня до ранних осенних сумерек, а потом на радостях ходили из куреня в курень с гармошкой, с песнями.
Кто бы мог подумать, что под эту музыку в звездную холодную ночь чума, впервые за последние столетия, перешагнула границы Европы...
Через несколько дней Агап Хритонов тяжело заболел. Решили, что это простуда. Было непонятно только, отчего она переходила из дома в дом, от человека к человеку.
В последующих донесениях болезнь, поразившую станицу, именовали пятнистым тифом либо эпидемической пневмонией *. Пожалуй, первым сказал правду фельдшер Трубилов. Он осматривал дом, где вымерли все. «Милосердые» — пьяные, чтобы не так было страшно, — в халатах, пропитанных дегтем, выносили трупы.
Трубилов прошел двором: в хлеву мычали недоенные коровы, ветер хлопал ставнями по стенам дома, пахло дегтем, карболкой и слабо чувствовался сладковатый трупный запах.
Сразу после осмотра Трубилов зашел к священнику Гусакову. Священник — человек образованный; в семинарии он много терпел из-за увлечения естественными науками, все мечтал уйти в университет, наконец смирился и получил дальний приход.
Сидели молча, изредка перебрасываясь одним-двумя словами. Когда жена Гусакова вышла из комнаты, Трубилов сказал:
— Это чума! Все погибнем!
1 Пневмония—-острое или хроническое воспаление легких, развивающееся под влиянием различных бактерий (пневмококк, диплобацилл и т. д.).
Священник не ответил. Он и сам понимал, что на станицу надвигается огромное, пожалуй неотвратимое бедствие.
Люди могли бы бежать куда глаза глядят от беды, и тогда чума пошла бы гулять по берегам Волги. Но они встретили ее грудью, мужественно защищая близких, а вместе с тем и всю страну.
Станичный фельдшер Васильев зашел в дом Глебовых, где все приготовились к смерти, и так захотелось ему вернуть отчаявшимся хоть частичку надежды, что в эти минуты он совсем забыл о себе. Не думая о том, разумно это или нет, фельдшер наклонился и поцеловал в губы больного Константина Глебова. Выпрямился и, нахмурившись, строго сказал:
— Беречь надо себя, а бояться нельзя... Страх в душу не пускайте!..
Евдоким Астахов ухаживал за внучкой Любой. Через три дня старику тоже стало плохо. Горела голова, подмышкой вздулись железы.
От родных Евдоким Астахов перебрался в летнюю горницу. Наутро сын подошел к окошку узнать о здоровье отца. Из горницы послышался внятный голос:
— Запри дверь снаружи!
— Зачем?
— Плохо мне. Может статься, ум помешается, и я в беспамятстве приду к вам. Запри тотчас! А когда умру, то сено, на котором я лежу, руками не трогайте, выгребите граблями и сожгите на дворе. Когда милосердые будут меня выносить, то закройте ставни и на крыльцо не выходите...
В станице жил доктор Кох, старый войсковой врач. Он проделал с казаками весь турецкий поход и сейчас, в беде, оставался с ними. Кох ходил от больного к больному, внимательно осматривал каждого.
«Тоны сердца глухие, пульс прерывистый», говорил он себе.
От знакомых слов становилось легче.
Пальцы врача лежали на запястье, едва прощупывая слабое, иногда совсем замирающее трепетание артерии. Многие больные кашляли кровью.
Может быть, действительно чума!
Вспоминались средневековые гравюры: безлюдные города, могильщики — мортусы — в странных масках, похожих на клюв птицы, с крючьями, чтобы таскать трупы...
«Нет, не может этого быть!» убеждал себя Кох.
Доктор не в силах был помочь, но он ходил от больного к оольному, как делал это всю жизнь. Выслушивал, давал лекарства. Вылечить больных он был бы не в состоянии, даже если бы знал, с какой болезнью имеет дело, — ведь наука в те годы не создала еще средств против чумы. Кох помогал станичникам чем мог: спокойствием и человеческой теплотой.
Может быть, это было спасением для мира, что тогда именно здесь, в приволжских степях России, а не в другой стране, чума попыталась начать новый европейский поход. Спасением потому, что тут ей преградили дорогу. С первых дней болезнь встретили если не силой знания, которым еще не располагали люди, то таким высоким самопожертвованием, которое одно могло поставить предел ее распространению.