Испытание началось сразу, едва она успела принять свое хозяйство — рубленую избу, почти до крыши заметенную снегом. Все тело болело после долгой дороги. Только что они вместе с каюром 1 пробили тропку к дому, растопили печь. Пламя лезвием скользнуло вдоль коры, окружило дрова желтым воротником, еще через секунду пробилось к середине дровяной кладки. Сильно запахло смолой, волны тепла распространились по комнате. Огонь заполнил печь. Желтые, почти золотые и дымно-красные гряды пламени возникали одна за другой и, по колдовскому свойству огня, рисовали тысячи картин: прошлое и что-то еще — меняющееся, неопределенное, вероятно будущее.
Стало так тепло, что она хотела уже снять малицу2 3, когда вдруг послышались голоса, а затем появился каюр с незнакомым эвенком. Из немногих слов она поняла, что надо немедленно ехать.
Дорога. Лебедева то бежала за нартами, то на бегу падала на них плашмя. Снег мелькал перед самыми глазами, создавая впечатление огромной скорости.
Лучше бы медленнее, чтобы приготовиться к тому, что предстоит.
Крутой спуск к безыменной речке. Лебедева успела расслышать треск, увидеть последних в упряжке собак, упирающихся, царапающих лапами лед, и, изо всех сил держась за нарты, погрузилась в ледяную воду. Только когда опять замелькал снег в черной штриховке теней, она поняла, что опасность миновала. Все на ней оледенело. Холод проникал до самого сердца. Пытаясь унять дрожь, приказала себе: «Мне нужны будут все силы. Больше ни о чем я не имею права думать».
К счастью, стойбище было уже близко.
Войдя в чум, она с трудом стянула с себя превратившуюся в ледяной колокол малицу. Достаточно было взглянуть на развороченную звериной лапой рваную рану больного, чтобы понять — времени совсем нет, все сроки упущены.
Пока в походном стерилизаторе кипятились инструменты, она старалась собраться с силами.
Потом незаметно (это бывало с ней много раз и раньше) сознание необходимости привело ее к чувству уверенности. Как в магнитном поле крупинки металла послушно располагаются между полюсами, так сейчас все ее внутренние силы собрались в строгом порядке, чтобы участвовать в работе.
Операция продолжалась два часа, но Лебедева заметила время только тогда, когда был положен последний шов и можно было, отложив в сторону иглу с кетгутовой нитью, расслабить мышцы и опустить руки...
Так она три года разъезжала по своему участку, борясь с трахомой, туберкулезом и многими другими болезнями, захлестывавшими этот край. Она не могла бы сказать, что за годы ее работы смертность сколько-нибудь заметно уменьшилась, но без нее, без этого труда вымирание неизбежно шло бы быстрее. Это она знала!
Сосед по участку, старый врач Леонид Максимович Туля- нов — с ним удавалось встречаться не часто, раз в три месяца или даже раз в полгода, — послушав ее, устало говорил:
— Это, лебедь вы мой, означает на десятилетия затягивать неизбежный процесс — вот и все. Борьба за десятые доли процента смертности: сложные операции, резекции, прививки. Пытаться преодолеть всем этим разрушительные влияния злого российского капитализма, а он еще самой звериной своей стороной проявляется в здешних забытых местах. Итти против спиртоносов и сифилисоносов — затягивать вымирание, вот и все.
Помедлив, Туляков добавлял:
— А вы, голубчик, осведомлены, отчего умер предшественник ваш — доктор Изоргин? Прибыл — работу собирался писать о целебных свойствах здешнего воздуха, а по истечении некоторого времени — туберкулез в открытой, скоротечной форме. В наше время человек, мечтающий о всеобщей справедливости, гибнет в тюрьме или на каторге, а врачующий — от чахотки.
— Чего же вы хотите? — перебивала его Лебедева. — Жить, «ничем не жертвуя ни злобе, ни любви»? Помните завещание Александра Ивановича Баранникова, осужденного царским судом на казнь?
Она повторила строки, которые прочла очень давно и с детства запомнила на всю жизнь:
— «Друзья! Один лишь шаг остается до края могилы. С глубокой верой в свое святое дело, с твердым убеждением в его близком торжестве, с полным сознанием, что по мере слабых сил служил ему, схожу со сцены... Живите и торжествуйте! Мы торжествуем и умираем!»
Тулянов подумал: «Прошло больше двадцати лет со дня, когда осужденный на казнь революционер написал эти слова. Когда же оно придет, близкое торжество?»
Произнесенное с горячей верой, звонким женским голосом завещание еще звучало в ушах: «Живите и торжествуйте!» Огонь в печи погас, в комнате холодно, снег до половины завалил окна. Почему она не замечала всего этого?
— Боже мой, неужели вы верите в то, что сказали о затягивании агонии? — говорила Лебедева. — Я живу, потому что скоро перемена и потому что мы должны сохранить жизненные силы народа до дня освобождения.