Ученый составил и передал свою «сводку сведений о чуме». G огромным волнением читал Берлин рукопись. Это было путешествие по векам. В ней упоминался «Бодичарьяватар», философское сочинение, написанное в Индии тысячу двести лет назад. В ней народный опыт, то, что увидели люди в течение столетий ясным взглядом наблюдателя, было похоронено и обеспложено вековыми наслоениями мистики. Рукопись представляла собрание некогда живых мыслей, которые были задушены ламами, перестали развиваться и теперь, как все мертвое, мешали народу.
...Рабочий день идет согласно строгому распорядку. В определенные часы появляется знакомый институтский врач. Он следит за пульсом экспериментаторов, измеряет температуру. В такие минуты яснее чувствуешь, что это не просто рабочая комната, а изолятор, и идет не обычный рабочий день, что в эти минуты сотни миллионов ближайших родичей чумного микроба сталкиваются с защитными силами организма.
После ужина в изоляторе гаснет свет и наступает тишина.
Тревожные часы начинаются утром следующего дня: у Туманского сильно болит рука и температура быстро поднимается. Доктор Митин сам вынимает термометр у больного.
— Все в порядке, Виктор Михайлович, — бодро говорит Митин Туманскому:— тридцать семь и одна десятая.
В действительности температура — тридцать восемь. Ту- манский чувствует, как усиливается жар. Впрочем, и сейчас он уверен, что это не «ЕВ» изменила свои свойства, а, по всей вероятности, прививка вызвала приступ туляремии, которой он болел давно.
А за столом Берлин продолжает сражение с рукописью габчжу-манрамбы. Сколько раз приходилось откладывать в сторону это исследование, чтобы отправиться в экспедицию или выполнить другую практическую работу! Все-таки оно подвигалось. Из ги-вана — железной глинистой охры, ман- чена — корней Aconitum napellus, му-сы — серы, ли-ши — гвоздики составлялись «большое желтое лекарство» и другие снадобья, рекомендуемые сводкой габчжу-манрамбы. Они испытывались на лабораторных животных, предварительно зараженных чумой. Снадобья не помогали. В светлой лаборатории мистический туман рассеивался, и ясно обнаруживалось бессилие ламистских медиков.
Входит врач Обухова. Даже по ее голосу можно почувствовать, что положение кажется ей очень серьезным. Туманский успокаивает ее:
— Должен вам сказать, что мне лучше и нет решительно никаких оснований для беспокойства. Жаль только, если все это несколько затемнит результаты опыта.
И действительно, через несколько часов температурная кривая сперва медленно, но затем все резче и решительнее начинает скользить вниз...
«Канонизированная и поэтому утратившая всякую пластичность и прогрессивность теория тибетской медицины...— пишет Берлин, — прививает населению неправильные готовые взгляды и канонизированные незыблемые истины, сбивая этим эмпирические искания с правильного пути и выступая благодаря этому как фактор, тормозящий прогресс науки и практики».
Абрам Львович Берлин.
Не только законченная этими фразами рукопись Берлина, но и Туманский, выздоровевший и теперь спокойно читающий книгу, и Коробкова, и этот опыт, представлявший новый шаг смелой экспериментальной науки, осуждали всю ту мертвечину, которая мешала победному движению настоящей науки.
После окончания карантина врачей, прививших себе культуру микробов «ЕВ», торжественно встретили работники института. Каждый старался пожать руку, сказать что-нибудь приятное, проявить внимание.
Институт решил продолжать опыты. Вакцина «ЕВ» была введена еще пяти товарищам — лаборантам и научным сотрудникам, которые добивались права участвовать в эксперименте. В третьей группе было уже восемь добровольцев.
Так окончился опыт, который происходил в советском научно-исследовательском институте.
В декабре 1939 года, прежде чем опубликовать очерк об опыте, я решил показать рукопись одному из участников эксперимента — Абраму Львовичу Берлину.
День этот, снежный, не по-зимнему теплый, запомнился мне надолго.
Берлин прочитал очерк, сделал несколько замечаний, а потом, как обещал еще при первом знакомстве, стал рассказывать о своей жизни, о борьбе с сыпняком в гражданскую войну, о работе на чумных эпидемиях в Монголии. Совсем незаметно, будто его жизнь была неразрывной частицей другой, большой биографии, он перешел на рассказ о всей истории борьбы нашей науки против чумы.