Два дня геологи на Матренином огороде копались, а к вечеру второго дня ввалились в хату веселые и довольные. Мол, что искали, то нашли!
А борщ Глафире в этот день удался как никогда! Начальник их, Савелий Николаевич, даже руку ей поцеловал. Сказал, за высокое кулинарное искусство. Глашка не очень поняла, что это такое, но погордилась; высокое, оно и есть высокое! Вообще-то, мужики эти самогонку не жаловали, а в тот вечер сами попросили – мол, попробуем, что за первач такой? За окончание работы и выпили. Когда спать уходили, попросили хозяйку разбудить их чуть рассветет. Вот как корову в четыре часа доить пойдёт, так пусть и разбудит!
Утро выдалось серое, туманное, в двух шагах ничего не видно, а тут один из геологов – Андрей – вдруг больным оказался. Только с постели встал, и на пол упал, так его скрутило. В животе колики начались, что твои схватки. Лицо позеленело, на лбу пот выступил.
Глашка перепугалась, задрожала: ещё подумают, что это от её борща! Всё ж бросала свежее, борщ и полчаса не стоял… Побежала она за бабкой Вивчарихой – та всему хутору животы лечила. Геологи возле Андрея постояли, увидели, что бабы суетятся и им там как бы места нет, говорят:
– Ты потерпи, Андрюха, должно, скоро твои колики пройдут, а мы быстро: одна нога здесь, другая – там!
Андрея на ноги в одночасье поставили. Вивчариха желудок промыла, травой напоила, и он заснул как младенец.
А дальше начался один сплошной кошмар. Глашка как раз корову доила, когда из двора напротив – а это был как раз двор покойной Матрёны, раздался пронзительный женский визг. Визжала Клавка Панченко – она в школе дворником и истопником работала.
А шла она утром пораньше, потому что директор накануне приказал ей школу протопить: мол, ночи уже холодные, и дети в классах мерзнут…
Так вот эта Клавка и шла через Матрёнин двор – всё равно плетень тут давно завалился, а так она себе всегда на работу путь сокращала.
А увидела Клавка, несмотря на туман, такое, что и в страшном сне не приснится! Она из-за тумана чуть было в яму, геологами выкопанную, не свалилась. Стала её стороной обходить и тут два лежащих на земле трупа увидела.
Те копанчане, что на Клавкин визг прибежали, тоже подумали, будто они оба – мёртвые. Тем более что у одного из спины торчал кинжал, а у другого вся голова была разбита и кровищи целая лужа!
Кто-то побежал за врачом, кто-то за председателем сельсовета, и через час, наверное, приехала из Краснодара большая чёрная машина и забрала всех: того, что кинжалом убили, другого – с разбитой головой, но ещё живого, третьего, мирным сном спящего, и Глашку. Она только Клавдии успела крикнуть, чтобы за её худобой присмотрела, пока не вернётся. Не знала, глупая баба, что вернуться в родной хутор ей уже не придётся!
Едва краснодарские "гэпэушники" дозвонились в Москву и рассказали о случившемся, как из столицы приказ последовал: немедленно всех сюда! И убитого кинжалом в спину – пусть труп в товарном вагоне доставят. И того, что едва дышит, с разбитой головой – приставить к нему медсестру, чтобы за пульсом следила и не дала умереть раньше времени. И третьего – что жив-здоров и вроде бы ни при чем – тоже под конвоем доставить. И хозяйку дома, у которой они останавливались. И протоколы допросов очевидцев, особенно тех, кто последним видел исчезнувшего Рагозина. С подробными его приметами…
В убитом опознали капитана второго ранга Александра Романова.
К протоколам допросов краснодарцы приложили заключение эксперта: удар был нанесен человеком сильным, профессионалом. Точно в сердце. Романов умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть. Сведения, конечно, не бог весть…
Василия Альтфатера ударили по голове тяжелым тупым предметом. Им оказался обух топора, валявшегося рядом с телом – на нем найдены следы крови и идентичные волоски. Ручка топора была обернута куском материи. Не нашли никаких следов и на рукоятке кинжала, которым был заколот Романов.
В Москве, в ОГПУ дело поручили самому опытному следователю, в прошлом подпольщику и экспроприатору – с помощью краж и налетов на банки и ювелирные магазины он доставал деньги для партийной кассы – Акинфию Семилетову. Из этих денег Акинфий не брал себе ни копейки, отчего у партийцев считался человеком честнейшим и вернейшим. Сам он верил, что среди окружающих его людей честных нет и на его месте ни один бы не удержался и наверняка запустил лапу в эти деньги. Иными словами, он считал жуликами всё человечество и оттого смотрел на всех свысока и никому на слово не верил.