Аристарх работать умел. В их большом доме в Сибири главенствовал дед, который не давал ни сыновьям, ни невесткам, ни внукам сидеть без дела. Кроме того, что он был мастером на все руки, дед помаленьку ещё и знахарствовал: вправлял вывихи, сращивал переломы и внешне неуклюжими, но чуткими, каждую косточку знающими пальцами находил больные позвонки и суставы… Кое-чему успел научиться у него внук, и однажды предложил хозяйке полечить её мужа. Авось полегчает! Терять-то нечего. Стеша согласилась, и постоялец стал делать Остапу массаж. Через две недели тот признался, что стал чувствовать пальцы на ногах…
Стеша самоотверженно ухаживала за мужем. Клятву, произнесенную перед алтарем, она чтила свято: это был её крест!
Аристарх и не заметил, как влюбился. Его приводила в сердечный трепет даже прядь, выбившаяся у Стеши из-под платка. От нежности к ней у него на глазах наворачивались слезы, ему хотелось целовать её руки, которые не знали ни минуты покоя… А однажды их взгляды встретились, и Аристарх понял, что их чувства взаимны. Ночью Стеша пришла в летнюю кухню, в которой он спал…
Что было делать двум влюбленным? В Петербурге жена Первенцева ждала ребенка, а у Стеши на руках был больной муж, которого она не могла бросить.
Неделю спустя рано утром он зашёл к Остапу попрощаться. Его пациент уже мог самостоятельно садиться на постели.
– Вот, костыль тебе вырезал, пора начинать ходить! Я больше не могу оставаться, но Стеше всё рассказал…
Остап молчал. Аристарх подошел к нему как мог близко и встал на колени.
– Ударь меня! Хоть рукой, хоть костылем – всё стерплю, а только люблю я твою жену, и ничего с собой не могу поделать!
Рука Остапа сжалась в кулак, но так и осталась лежать на одеяле, лишь по щеке поползла одинокая мутная слеза.
Первенцев бросился из комнаты: он хотел попрощаться со Стешей, но у двери услышал, как безнадежно и страшно рыдает она, давясь и захлебываясь слезами, и побрёл прочь, еле переставляя ноги, будто и ему, как Остапу, перебило хребет…
Аристарх благополучно добрался до Петербурга, где друзья уже не чаяли его увидеть. Жена приезду обрадовалась; она даже успела мимоходом потрепать его по щеке. За время отсутствия Первенцева родился сын, которому Руфина вот счастье-то! – смогла найти кормилицу, у неё самой не было молока. Но главное, товарищи раздобыли печатный станок, который собрали в подвале какого-то дома, так что жена теперь все время была занята – печатала листовки…
Перемена, произошедшая с мужем, Руфину обрадовала: больше он её не домогался, не сюсюкал о каких-то там чувствах и, как подобает настоящим мужчинам, наконец занялся делом: стал учиться сразу в двух институтах и с блеском выполнял задания партии.
Только чуткая, любящая женщина могла бы заметить, что у Аристарха будто кто-то вынул душу, но Руфина Станкевич, в замужестве Первенцева, к таким женщинам не относилась…
– Аристарх! – задремавшего было Первенцева разбудил голос жены; она переодевалась в ночную рубашку за дверцей шкафа, так и не привыкнув за четверть века супружества представать перед мужем обнаженной. Они спали на одной широкой кровати, но под разными одеялами, не касаясь друг друга – о том, чтобы спать обнявшись, не могло быть и речи! – Мне нужно с тобой поговорить… Неужели Катерина действительно дочь той Стеши, о которой ты рассказывал?!
– Действительно. Она тоже из Куреней, и фамилия у неё та же – ошибки быть не может, село не очень большое…
–Ты её любил?
– Руфа, она всё равно умерла!
– Зря ты так раздражаешься, я вовсе не собираюсь закатывать тебе истерику… Неужели ты ничего не заметил?
– А что я должен заметить?
– На кого Катерина похожа?
– Не знаю. Просто в первый момент мне показалось: она так повернула голову… Я подумал, совсем как Стеша…
– Да-а… а ведь не увидеть может только слепой: она же вылитая твоя мать. В молодости!
– Но я не помню свою мать в молодости!
Руфина Марковна встала и порылась в шкафу.
– Где же этот альбом? Вот! Посмотри, кто на фотографии?
– Моя мать… Господи, да это же Катерина!
– Убедился? То-то же. У вас даже уши одинаковой формы, не спутаешь!
– Ты хочешь сказать, что…
– Боишься произнести вслух? Тогда это сделаю я: да, Катерина – твоя дочь!
– Но ведь Стеша… никогда не пыталась… я оставил ей адрес… на всякий случай!
– Значит, и людям из народа не чуждо благородство.
– А разве я сам – не из народа?
– Хочешь сказать, тебе это чувство незнакомо?
Первенцев вздрогнул и посмотрел на жену: Руфина шутила. Даже юмор у неё был твердый, как обложка "Капитала" Маркса.