Этот дар Публичной библиотеке может быть принесен только Пушкиными — законными наследниками поэта, а не похитителем чужой собственности — Тарасенко-Отрешковым.
Мои сыновья, люди еще молодые, кипя негодованием, желают разоблачить действия Тарасенко-Отрешкова и подвергнуть его справедливой каре закона, силою которого надеятся возвратить свою фамильную драгоценность. Но кто приобрел от жизни довольно опыта и видел на пути ее достаточно и радости и горя, тот становится снисходительнее к людям: а потому я взяла на себя обязанность испытать средства более мирные, чтобы с одной стороны успокоить справедливое и законное негодование сыновей, с другой не причинить существенного вреда похитителю чужой собственности.
Вот причина, побудившая меня обратиться письменно к вашему высокопревосходительству и сделать следующее предложение: не благоугодно ли будет возвратить похищенные рукописи законным наследникам и публиковать о том в тех же газетах и журналах, где помещено было первое объявление. Я убеждена, что дети Пушкина за счастье почтут принести в дар Императорской публичной библиотеке те же самые автографы, но только от своего имени, как слабый знак благодарности в память незабвенного нашего императора Николая Павловича.
Этим средством благородное негодование детей моих будет усмирено, а Тарасенко-Отрешков, кроме маленькой опубликации, избегнет всякого возмездия, определяемого законом похитителям чужой собственности.
О том, в какой степени ваше высокопревосходительство изволите найти удобоисполнимою мысль мою, ласкаю себя надеждою получить от вас уведомление.
Наталья Ланская»{961}.
Увы, просьба Натальи Николаевны так и не была услышана однокашником Пушкина, и барон Корф, спустив дело на тормозах, «вышел из затруднительного положения с большим тактом, ему свойственным…».
Из Вятки Наталья Николаевна поспешила к четырем дочерям, ожидавшим ее уже в Москве.
В начале января 1856 года она приехала в Москву и пробыла там больше месяца, остановившись в доме Гончаровых на Никитской, где свиделась со своими братьями и отцом. Встретилась она и со многими светскими знакомыми, которых еще смолоду знала. В числе прочих была встреча и с Евдокией Ростопчиной, живо описанная в письме мужу:
«…Сегодня утром мы имели визит графини Ростопчиной, которая была так увлекательна в разговоре, что наш многочисленный кружок слушал ее раскрыв рты. Она уже больше не тоненькая… На ее вопрос: „Что же вы мне ничего не говорите, Натали, как вы меня находите“, у меня хватило только духу сказать: „я нахожу, что вы очень поправились“. Она нам рассказала много интересного и рассказала очень хорошо»{962}.
Им больше не суждено было свидеться… Прославленной поэтессе было тогда уже 45 лет, Наталье Николаевне — на год меньше. Но трагедия, пережитая вдовою Поэта в молодости, не отпускала. «<…> тихая, затаенная грусть всегда витала над ней, — вспоминала ее дочь Александра. — В зловещие январские дни она сказывалась нагляднее: она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе»{963}.
13 января 1856 года она, выполняя просьбу мужа, извещала его:
«…Я, слава богу, чувствую себя лучше, кашель прошел и я даже надеюсь вскоре начать мой портрет. Ты взвалил на меня тяжелую обязанность, но, увы, что делать, раз тебе доставляет такое удовольствие видеть мое старое лицо, воспроизведенное на полотне»{964}.
На сей раз портрет Натальи Николаевны писал известный немецкий художник Карл Иоганн Лаш (1822–1888), приехавший в Россию в 1847 г., где проработал почти целое десятилетие. Затем он вернулся в Европу, а в 1888 г. вновь приехал в Москву, чтобы посетить своих родных, где и умер.
Наталья Николаевна — мужу.
«…Мои несчастные портретные сеансы занимают теперь все мои утра и мне приходится отнимать несколько часов у вечера для своей корреспонденции. Вчера я провела все утро у Лаша, который задержал меня от часа до трех. Он сделал пока только рисунок, который кажется правильным в смысле сходства; завтра начнутся краски. Когда Маша была у него накануне вместе с Лизой, чтобы назначить час для следующего дня, и сказала, что она моя дочь, он, вероятно, вообразил, что ему придется перенести на полотно лицо доброй, толстой старой маменьки, и когда зашла речь о том, в каком мне быть туалете, он посоветовал надеть закрытое платье. — Я думаю, добавил он, так будет лучше. Но увидев меня, он сделал мне комплимент, говоря, что я слишком молода, чтобы иметь таких взрослых детей, и долго изучал мое бедное лицо, прежде чем решить, какую позу выбрать для меня. Наконец, левый профиль, кажется, удовлетворил его, а также и чистота моего благородного лба, и ты будешь иметь счастье видеть меня изображенной в 3/4.