Потом подъехал грузовик с химзавода Дунфэн. Из него выпрыгнули человек семь-восемь — вроде и не много, зато все как на подбор: в синей форме с армейскими ремнями и почему-то с винтовками. Люди, толпившиеся у дверей дома Чэнь Сучжэнь, впервые увидели ружья так близко. Один пацаненок пронзительно заверещал:
— Так это ж рабочие, ополчение! Винтовки, поди, ненастоящие!
Видимо, новоприбывшим это не понравилось.
— Ненастоящие, говоришь? — спросил один у мальчика. — Хочешь в тебя пальнем и проверим?
Стоило парням с винтовками войти внутрь, как в доме все сразу стихло. Потом ополченцы начали вытаскивать и бросать в грузовик сельхозоборудование сункэнцев, а один стоял и вслух подсчитывал изъятое. Всего оказалось семь-восемь мотыг, пять-шесть лопат и даже две косы. Затем стали выводить самих сункэнцев, тоже считая каждого, — набралось человек семнадцать-восемнадцать, среди них две женщины. Одна недавно родила и кормила грудью — непонятно, кем она приходилась Фу Третьему, но голосила дай боже. Она плакала, бранилась, постоянно вытирая молоко, сочившееся из груди, — и так смотрела на столпившихся вокруг, будто надеялась на справедливость и участие.
Всех сункэнских мужиков затолкали в грузовик, не разбирая, бил кого, не бил, — там посмотрим! Женщин поначалу хотели пожалеть — они стояли внизу у кузова: одна утирала рукавом слезы, а другая — кормящая — без умолку тараторила что-то собравшимся зевакам: говор не разобрать, но понятно, что хотела вызвать сочувствие слушателей.
— Как же так, хороший, достойный человек приехал к вам продавать арбузы, что же вы за какой-то арбуз — он ведь гроши стоит — жизнь у человека отняли? Человек погиб! А мстить, значит, не положено?
Всем было неловко: как ей ответишь-то? А с другой стороны, интересно узнать, кто все эти люди…
— Вот вы, женщины, кто из вас жена Фу Третьего? — спросил какой-то зевака.
Первая замотала головой:
— Я младшая сестра!
— А она?
Вторая промолчала, и вновь ответила кормящая:
— Тоже сестра, и тоже младшая.
Так вот, изначально сестер Фу Третьего отправлять в грузовик никто не собирался. Но когда водитель нажал на клаксон, женщины жутко перепугались, а когда поняли, что машина вот-вот уедет, и представили себе невесть какие страшные последствия, хором заверещали, подлетели к машине и ухватились сзади за кузов. Однако куда им удержать машину! Тогда кормящая выбежала вперед и легла на землю прямо под колеса.
Никто так и не узнал, как звали ту женщину, зато все хорошенько ее запомнили. Она лежала перед машиной, смело глядя в лицо смерти, как только в фильмах показывают. Хотя с какой стороны ни посмотри, на отважную героиню, жившую в нашем воображении, она никак не тянула: одета неряшливо, на груди темнеет влажное пятно, круглый, как барабан, живот обнажился и грустно колыхался — не самое приятное зрелище. Конечно, набежал народ — всем хотелось поглазеть на сестренку Фу Третьего! Собралась такая толпа, что на узенькой улице Сянчуньшу образовалась пробка. Ребятишки громко свистели и улюлюкали, казалось, даже воздух улицы закипел.
Тут пришел начальник полицейского участка северного района города — Лао Цзинь. То, что он явился самолично, свидетельствовало о щекотливости дела. Обычно считалось, что Лао Цзинь с любой проблемой сладит, но тут рабоче-крестьянский конфликт зашел уж слишком далеко, а никаких подходящих документов и указаний не имелось — так что и он оказался бессилен, отчего был мрачнее тучи. Лао Цзинь подошел к сункэнцу, похожему на кадрового работника, и попросил утихомирить сестру Фу Третьего, на что тот ответил:
— Ну ей, видимо, жизнь не мила. — Глаза его хитро сверкнули. — Езжайте прямо по ней, и дело с концом. Жизнь нашего брата все равно ничего не стоит!
Поняв, что и с этим мужиком каши не сваришь и даже к букве закона прибегнуть не удастся, Лао Цзинь вконец рассвирепел и заорал, на ходу засучивая рукава:
— Ах так! Ну, не хотите по-хорошему — будем по-плохому! А ну-ка, парни, поднимите эту чертову бабу! В грузовик ее!
Проблема враз решилась. На наших глазах несколько мужиков подняли сестру Фу Третьего и затолкали в грузовик. Она, конечно, отчаянно сопротивлялась, да что толку — мужики с легкостью с ней справились, не обращая внимания на то, что она страшно верещала и ругала их последними словами на родном сункэнском диалекте. Толпа напирала, все тянули шеи, кто-то запричитал: