— Зайку ходила смотреть? Не нашла? — спрашивает Анатолий, прокручивая в сухих ладонях ручки руля и втягивая щеки. В последняя время усилилась в нем эта привычка — всасывать щеки, будто самого себя поедом ест.
Галя ничего не отвечает, ведь и так ясно — если б нашла, она и Зайка сейчас стояли бы вместе.
— Предлагал же я, — говорит он, с деланым сожалением заглянув ей в глаза.
С неделю назад Анатолий приходил к ней. Позвонил в звонок у калитки, зашел во двор, сухо, гулко и глубоко откашливаясь. Галя вышла из дома. Сосед протянул надутый пузырем пакет. Ручки пакета были завязаны, а через пластиковые стенки просвечивала желтая вода, в которой лежало что-то темное.
— Сома тебе принес, — сказал он. — На рыбалку с утра на водохранилище ходил. Мы с женой уже одного изжарили — обалденно вкусный. Иди унеси пакет в кухню, разговор у меня к тебе есть.
Галя зашла в дом, неся пакет на вытянутых руках. Опустила его в раковину и вернулась во двор.
— Вчера шел по дороге, — серьезным тоном заговорил сосед, — коровы с луга возвращались, и твоя Зайка среди них. Я так посмотрел на нее, а она идет, на передние ноги прихрамывает. Присмотрелся — суставы надутые, плохо гнутся. Знаешь, что это? Водянка. Хочу поближе рассмотреть. Пустишь?
Галя отстранилась с узкой дорожки между стеной дома и зеленым забором, пропуская соседа к хлеву. Поправляя по-деловому козырек мятой кепки, он обошел дом.
Зайка подняла рыжую голову и неловко встала на четыре ноги. Пятясь задом, она отошла к бревенчатой занозной стене и прилипла к ней, мотая головой, часто дыша и с тревогой глядя на Анатолия.
Галя вошла следом за ним. Открыв дверцу стойла, она поспешила к Зайке, взяла за левый рог, погладила по шее, чувствуя на плече влажную испарину коровьего дыхания. Запрокинув рогатую голову, Зайка беспокойно поймала глаза хозяйки.
— Тихо, Зайка, сказала — стой! — приказала она.
Анатолий тоже втиснулся в стойло, поймал коровье колено и сжал его. Пальцы с желтыми от никотина ногтями провалились в водянистую плоть. «Будто в магазине, — подумала про себя Галя, — щупает палку розовой колбасы. Что ему за дело до Зайки? Услужить хочет, как будто мне лично задолжал».
— Да, водянка, — важно сказал сосед, выпрямляясь. — Будем резать? — спросил, вытирая руку о серые штаны, коротко подбитые снизу над костлявой синеватой щиколоткой.
— Если надо, я помогу, — продолжил он, принимая ее молчание за нерешительность. — Ты только скажи.
Зайка стояла смирно. Ладонь Гали, сжимающая рог, стала влажной. Лето жарило, вползая в открытые двери облаком теплых травяных паров, будто воздушная влага взяла звуки и запахи в пузыри, низко летающие над землей.
— У нас такое же самое с коровой было, — продолжал говорить сосед. — Так она старой была — двенадцать лет. А твоей Зайке и того больше. Я тогда сам справился, — он с гордостью махнул рукой, — никого звать не стал, только супруга помогала. А момент упустишь, сама околеет, кому тогда мясо — только собакам.
Он вышел из хлева под напором Гали, двинувшейся на него. Но еще до самой калитки уговаривал ее решить вопрос сейчас. Проводив его, Галя пошла к дому и села у входной двери. Летний жар оглушал, звон — любимый ею с детства, всегда вселявший радость — отуманивал и сейчас, когда ей уже было тридцать пять, звучал однообразно, бесконечно для земного мира, но временно для нее, принося мысль, что скоро все закончится, как закончилось для Зайки, и ничего больше не поменяется, все будет только уходить, и не будет больше ничего нового, а все то новое, которое когда-то в жизни было, уже превратилось в старое. Галя встряхнула головой, и пузырь зноя, сидевший над ней, лопнул, пролив на нее заключенные в нем звуки, и она услышала звук работающего в доме телевизора, голос дочки и негромкое мычание Зайки.
Галя собралась пойти в хлев, успокоить ее, но вспомнила о соме. Она развязала пакет. В нос ударил илистый дух. Блеснула черная глянцевая спина сома. Галя подцепила пакет снизу и слила в мойку желтую воду. Вытряхнула неподвижного задохнувшегося сома, и тот лег полукругом, принимая форму мойки, его черные водянистые усы распустились по ней, попав кончиками в слив.