Из горла рвался тяжелый тоскливый вой. Данька зажал рот ладонью, торопливо налил себе воды. Стеклянный край стакана неприятно стучал по зубам, крупные капли падали на китель.
— А ведь есть решение-то, — Гриня слез со стола и присел рядом. — Вон смотри как пистолет лежит, сам в руки просится. Ты же так здорово стрелять умеешь. В себя, поди, не промажешь. Маши нет, Валерки нет. Ксанка, будь она жива, объявилась бы уже. У цыгана не национальность — приговор, вряд ли он даже до сорок второго дотянул. Зачем тебе жить? Для того, чтобы эту боль терпеть?
Данька поднял голову. Посмотрел в лицо Грини — в свое лицо.
— Надо закончить то, что мы начали. Мы все равно победим. И вот тогда поговорим, сволочь.
***
В Берне было дождливо.
Высокая светловолосая женщина, чем-то напоминающая Марлен Дитрих, отряхнув зонт, вошла в кафе и села за столик, поправляя влажные волосы.
Через пару минут к ней подсел пожилой мужчина и произнес пароль.
— Добрый вечер, фрау. Возьму на себя смелость порекомендовать ванильные пирожные с малиной, их здесь превосходно готовят.
— Благодарю, но я уже заказала шоколадный эклер, — Эрна улыбнулась собеседнику.
— Зачем вы хотели встретиться?
Мужчина — русский, конечно, этот тип лица ни с чем не спутаешь, боже, благослови Швейцарию за ее нейтралитет! — ослабил узел галстука.
— У меня есть информация для Чеха.
Взгляд мужчины изменился.
— Какая информация и сколько вы за нее хотите?
— Передайте Чеху, что Францисканец жив и находится в больнице при Тегеле {?}[Тюрьма в Берлине].
— При взрыве не было выживших.
— Вы хотите сказать, что так написали в газетах. Он жив. Его даже немного лечат.
— Зачем?
— Вы знаете, как работает гестапо? Они предпочитают убить одним выстрелом много зайцев. Его допросят, вытащат все, что знает, потом либо используют в контригре, либо устроят показательную казнь. Он не будет вам интересен после того, как все расскажет.
— А он расскажет? — спросил ее собеседник.
— Они в этом не сомневаются.
Она встала, чтобы уйти. Мужчина деликатно, но уверенно задержал ее.
— Почему вы это делаете?
— Мужчинам не понять.
— Но все же я попытаюсь.
Эрна пожала плечами. Для нее ответ был очевиден, но требовал долгих объяснений, в которые она не желала пускаться.
— Кто-то должен оплатить мои парижские счета.
Она вышла на улицу, раскрыла зонт и затерялась в каплях дождя.
========== Четыре смерти Валерия Мещерякова ==========
Воскреснуть во второй раз оказалось сложнее, чем в первый.
Он лежал на койке среди белых, как будто больничных, стен, напротив, под потолком, было маленькое окошко, забранное решеткой. Металлический обруч плотно обхватывал запястье. Это место было очень похоже на госпиталь, но в госпитале больных обычно не приковывают. Мещеряков скосил глаза в попытке понять прикреплена ли кровать к полу, но ничего не увидел.
“Кажется, я разоблачен…”- подумал он и опять провалился в беспамятство, наполненное обрывками воспоминаний и чьими-то голосами.
Ему снова улыбалась Марта, стоящая за барной стойкой, только это была не Марта, а Ксанка, она поставила перед ним высокий запотевший стакан, но когда прикоснулся к стакану, в его руке оказалась тончайшая фарфоровая чашка, он попытался поднести ее к губам, и резко опустил, осознав, что держит череп. Бедный Хельмут, я знал его, Данька.
- Ты фантазируешь, - усмехнулся Данька, сидящий на парапете у каменного вазона. - Никто из нас не знает друг друга. Тебя предали, теперь предашь ты, иначе не бывает.
- Э нет, - вмешался Яшка. - Кто-то должен начать.
- И кто же был первым? - язвительным тоном поинтересовался Овечкин в каюте “Глории”. - Кому мы все обязаны этим ужасом? Вы не мелочитесь, Валерий Михайлович. Есть взрыв - нет проблемы, не так ли?
Валерка хотел ему сказать, что уж не Овечкину читать кому-то мораль, но вместо Овечкина перед ним оказалась бабушка, grand-mère по вторникам и средам, Großmutter по четвергам и пятницам.
- Бедное дитя, сын моей безумной дочери, - покачала головой она. - Он должен знать французский, мсье Жан, но не в ущерб языку своих предков и языку Родины.
Месье Жан грустно кивал, будто зная, что придет день и Валерий забудет и французский и запах парижских бульваров, зато проклятый, ненавистный немецкий сядет на него как вторая кожа, пристанет навеки.
- Идеальное произношение, но надо нарастить словарный запас, - вынес вердикт приглашенный Смирновым военспец.
- Немецкий пролетариат нас поддержит, - согласился с ним отец.
- Благодаря моей безумной матери его голова забита бесполезной чепухой, - вспыхнула гневом мама, вернувшаяся из ссылки. - Он должен уметь сражаться!
- И чем же, по-вашему, я занимался всю жизнь? - язвительно спросил у родителей Валерий, бывший конармеец, чекист и нынешний разведчик-нелегал. - Почему я сейчас валяюсь в тюремной больнице, как вы думаете?
Мать пренебрежительно улыбнулась, отец хмыкнул и развернул газету. Из распахнутого окна несло холодом. Было холодно, холодно настолько, что снег уже не таял на его руках.
- Ты чего тут разлегся, хлопец, - пробасил дядька Иван, - замерзнешь же, ну-ка, вставай… Ну-ну, не брыкайся, сейчас до дома доберемся, отогреешься…
- Я просто хотел умереть с достоинством, - наконец-то, хотя бы сейчас, смог объяснить Валерка. - Спасибо, что не испугались и спасли.
- Так умереть-то никогда не поздно, - засмеялся Щусь-старший, которому оставалось жить несколько месяцев, - Это мы завсегда успеем.
- Это не больно, - сообщила хрупкая белокожая Марта, похожая на принцессу. - Я даже не успела ничего почувствовать.
- И не страшно, - кивнула мама, с нежностью улыбаясь отцу, - если знаешь во имя чего умираешь.
- Революция должна победить, независимо от наших личных частных судеб, - подтвердил отец.
- Так я умерла за вашу революцию? - спросила Марта. - Но я даже не знала о ней!
- Та ни, - махнул рукой юный Данька, почему-то в черкесске с чужого плеча. - Це бывае. Вiйна.
- Ты умерла потому что Хельмут струсил и не поверил мне. Все было рассчитано по секундам, мы с тобой должны были выйти из здания за полторы минуты до взрыва. Теперь все закончилось - у Рейха не будет ни суперсовременного оружия, ни гения, способного его создать. Твоя смерть спасла тысячи жизней. Но, возможно, когда придет срок, посчитают не тех, кого я спас, а тех, кого я убил. Это будет справедливо.
Острая боль в руке выдернула его из забытья.
- Данька, он пришел в себя, - где-то далеко-далеко воскликнула Ксанка, но все это уже исчезало, в реальности остался только шприц с прозрачным лекарством и держащая его женщина в форме.
- Открывайте глаза, - произнес показавшийся знакомым голос. - И давайте знакомиться, переболевший тифом товарищ из Санкт-Петербурга, живший на юге Украины.
Мещеряков попытался приподняться и понял, что это было ошибкой - стены вокруг него немедленно поплыли в хороводе. Он опустился обратно.
- Где я? Что случилось? - спросил он у потолка. В поле зрения вплыло лицо Мюллера{?}[Мюллер - да, тот самый, который Броневой. Руководитель гестапо. ] Мюллер. Гестапо. Плохо.
- Вы в тюрьме, дорогой мой, - Мюллер смотрел с фальшивым сочувствием. - И только от вас зависит как скоро вы отсюда выйдете.
- Но почему?..
- Потому что вы не Райнер Шульц, - шепотом, словно открывая тайну, сообщил Мюллер.
- Надо же. А кто я?
- А вот это нам и предстоит выяснить. Прямо сейчас.
Медсестра - это же была медсестра? - подошла к нему, снова вонзила шприц в вену. Молочно-белая жидкость медленно выдавливалась из шприца.
- Вам вводят сыворотку, заставляющую людей говорить чистую правду, - объяснил Мюллер.
- Прекрасный, хорошо зарекомендовавший себя препарат. Действует почти как алкоголь - так же развязывает язык. Я ожидаю, что вы расскажете нам все, - он кивнул кому-то за пределами видимости, видимо, стенографистке.
- Если ответы нас устроят, вы избежите пыток. Но предупреждаю - рассказ должен быть очень подробным.