- Пей воду, - Данька протянул ему фляжку. - Пей побольше, в тебе сейчас вся таблица Менделеева. Я боялся, что ты уже не очнешься.
- Что ты мне вколол?
- Тебе лучше не знать. Ты действительно меня не узнал?
- Я побоялся надеяться, что это ты. Ты очень изменился.
- А то ты нет… Как спина?
- Болит.
- Она и должна болеть. По официальной версии в нее попало несколько пуль.
- Ты прикрепил взрывпакеты пока хлопал меня по спине?
- И пакеты с кровью тоже. Выстрелы были холостые.
- Я должен был догадаться.
- Тебе не до того было. Приходи в себя, нам тут еще долго сидеть, а потом долго выбираться.
- Хорошо. Данька…
- Что?
- Я умер в третий раз.
- Бывает. Ты не расслабляйся, еще и четвертый будет.
- Думаешь?
- Я уверен, - веско сказал Данька и был прав.
Четвертый раз тоже случится, но очень-очень нескоро, через несколько десятилетий, когда Валерий Михайлович Мещеряков напишет эталонное исследование о работе и взаимодействии служб Третьего Рейха, ставшее библией для всех исследователей этой темы.
Что-то там стрясется на АТС и междугородняя связь не будет работать, так что придется дойти до почтамта. Впрочем, прогулка будет очень приятной. Здесь - на берегу Балтийского моря - вообще будет очень приятно и жить и работать.
Он дозвонится до всех, поболтать получится от души. Валерий Михайлович порадуется и за друзей и за их детей и внуков, поделится своими новостями - исследование одобрили, берут в печать, тираж небольшой, все пойдет в спецхран, конечно, но лучше уж так, столько сил вложил. Купаюсь? Нечасто, море прохладное, зато по дюнам каждый день гуляю. Сосны здесь невероятной красоты. Нет, лучше вы ко мне, у вас жарко, не люблю, ты же знаешь. Что? Он в грядках копается? Вот это жизнь нас скрутила в бараний рог, конечно. Кто бы нам в двадцатом про грядки рассказал. А у меня розы под окнами, сорт “Глория”, сам посадил, только ты никому не говори. Да, обязательно надо встретиться. Обязательно. Договоримся. До встречи.
Он вернется домой, сядет у открытого окна, глядя на море и слушая крики чаек. Воздух будет пахнуть солью, йодом и розами.
Валерий Михайлович подумает, что невероятно счастлив и спокоен вот сейчас, прямо сейчас.
Жизнь, вопреки всем ожиданиям и душевным метаниям, оказалась прекрасной.
И закроет глаза.
========== Выкраду вместе с забором ==========
Комментарий к Выкраду вместе с забором
Описанные в этой части события (в которых много не графического насилия) не имеют никакого отношения к реальной истории подпольщиков и партизан Херсона и Николаева в 1941-1944 годах. Более того, они максимально приглажены.
Реальность была куда страшнее.
…Снова повезло, вернулись, вынырнули из-за смертной завесы, имя которой линия фронта.
Живые, целые и в здравом рассудке. Последнее было особенно важным — иногда разведчиков сразу после поиска комиссовали, но детишки вроде как держались, реагировали на все перипетии спокойно, хотя Иванову было всего двадцать, Мирзалиеву и того меньше — девятнадцать. Оба воевали уже не первый год и воевали так, что лучшей разведгруппы Цыганков себе желать не мог.
Вернулись и покатилась жизнь по накатанной.
Рапорт полковнику Костенецкому и всем причастным о результатах разведки. Да, товарищ полковник, на станции действительно обнаружены замаскированные эшелоны с горючим, но цистерны пусты, то есть имеем дело с обманкой. Почему уверен? Ну, во-первых, начальник станции закурил рядом с цистернами, во-вторых, мы проверили несколько штук. Пустые.
И сразу же, пока не опомнились — к особисту, по одному. Нет, товарищ особист, немцы меня не завербовали, хотя все мы знаем, что каждая собака в Рейхе спит и видит как бы заполучить Цыгана в союзники. Обещали даже меня из расовой доктрины вычеркнуть. Так и сказали: всех цыган с евреями, от младенцев до стариков, под нож, а этого вычеркиваем, он хороший.
Потом, к ночи уже, наконец, баня, обед, и сон, в котором перепутались стерильные, ничем не пахнущие цистерны, ржавое болото, которое они на ощупь преодолевали, не нанесенное на карты минное заграждение и много еще чего, но потом, как награда, поплыла по темно-синему бархатному небу Туркестана серебряная луна и воздух пах цветущим миндалем и песок медленно осыпался под ногами…
Выспаться не удалось.
Костенецкий пришел будить лично.
— Что, — осведомился Цыганков, открыв глаза и увидев полковника — война кончилась?
Тут же как по команде проснулись детишки — один на печи, другой на лавке.
Костенецкий замахал руками, не столько протестуя против предположения, сколько сигнализируя ребятам, что их это не касается. Иванов с Мирзалиевым радостно плюхнулись досыпать обратно.
Костенецкий огляделся.
— Там, товарищ майор, генерал из Москвы прилетел, — отвлеченно начал он и, сбившись на шепот, яростно добавил.
— И я тебя, Цыганков, прошу — давай без инцидентов, хорошо?
Яша потряс головой. Костенецкий, сложив руки на груди, смотрел на него как та царевна {?}[Имеется в виду «Царевна Софья» Репина] с коробки конфет.
— Ваш генерал, вы с ним и разбирайтесь, — шепотом, чтобы не тревожить ребят, ответил он. — Я тут при чем?
— Так ты сейчас с ним говорить будешь.
— Ему в Москве поговорить не с кем?..
— Яшшшша, — Царевна стремительно превращалась в змею, — Я тебя прошшшшшу.
Хотелось ответить ему в тон: «Лешшша, за кого ты меня принимаешшшшь?», но, конечно, смолчал. Вот так всегда. Стоило один раз вмазать по роже какому-то генералу и три года спустя командование все еще считает тебя маньяком у которого пунктик на высшем комсоставе.
— Когда явиться?
— Ну ты себя в порядок-то приведи и приходи. Завтракает он пока.
— И поговорить не с кем и позавтракать на фронт летает. Бедняга.
Костенецкий негодующе зыркнул, молча схватился за голову и вышел. Цыганков на встречу с генералом не спешил, но и затягивать особо не стал, хотя была надежда, что генерал наестся и улетит обратно. Как бы не так.
— Майор Цыганков по вашему приказу явился, — отрапортовал он, замечая выражение лица Костенецкого.
Сложным выражение было: как у как первоходка на малине, вроде бы и цену себе знает, но и понимает, что цена та сейчас невелика. Так-то Костенецкий в трусости замечен не был и все залетные, много о себе возомнившие, гости отправлялись им прямо по адресу, к матушке, а сейчас, значит, расклад был другой, нехороший.
Московский гость смотрел в окно, демонстрируя широкую спину, обтянутую чересчур хорошим сукном: новеньким, не потертым, потом не пропитанным, землей ни разу не притрушенным. Не фронтовым.
При сложении этого сукна и физиономии Костенецкого у Цыганкова моментально заныл выбитый когда-то в драке зуб.
Пакость какая-то надвигалась. Штабная. Крупномасштабная.
Костенецкий в ответ на приветствие как-то странно махнул рукой, стоящий у окна человек повернулся.
Выглядел москвич обычно, как они все выглядели, — лоснящаяся тыловая крыса, разве что добродушным казался. На золотых погонах сияли четыре звезды.
— Присаживайтесь, товарищ майор. У нас к вам разговор, — генерал развернул свой планшет и достал фотографию.
— Узнаете кого-либо?
Яшка посмотрел на снимок, на генерала и снова на снимок. Что за ерунда?
— Всех узнаю, — максимально вежливо ответил он, глядя в круглые, болотистого цвета глаза генерала. — Себя, например, первым делом узнал.
Фотография, предъявленная ему, была сделана летом двадцатого, незадолго до того как они сбили аэроплан и отправились в Крым за картой укреплений. Буденновцы тогда много фотографировались — фотограф жил при эскадроне почти все лето — но, кажется, не считая больших групповых снимков, они тогда только вчетвером снимались, дружба в эскадроне как-то не заладилась. Однако на этой фотокарточке почему-то кроме них оказались и Леший с Васютиным. Кажется, они дружили между собой, а Леший приятельствовал с Данькой… Теперь уже не вспомнить.