Он Ксанку два раза, получается, увозил. И в первый-то раз не по канонам вышло: тихо и тайно из корчмы, где ее в заложниках держали, увезти никак бы не получилось, и пришлось бурнашей поить, разоружать, народ созывать. В штабе Буденного потом очень удивлялись куда же банда из Збруевки делась. А вот туда — народ здесь простой, без затей.
Но от второго раза деда бы точно удар хватил. И ведь делать ничего не пришлось: пока он протокол допроса Григория Кандыбы оформлял, начальник паспортного отдела случайно заглянул, очень удачно вышло. Только и дел было — посетовать, что бабам права-то дали, а вот мозгов отсыпать забыли. Моя вон паспорт потеряла, раззява, а ей завтра ехать в командировку, рыдает с обеда, тут же заявление написать и с умом анкету на новый паспорт заполнить, выслушивая попутно истории из семейной жизни паспортиста. Была Оксана Ивановна Щусь, украинка, 1905 года рождения, член ВКП (б), стала Ксения Ивановна Цыганкова, русская, 1909 года, беспартийная. Через четверть часа готовый паспорт принесли, благо, он догадался, уходя с Данькой на Петровку, ее фотографию захватить, хоть и не понимал тогда для чего.
Правда, дальше все по правилам было — раз украл, то и увез. Они в поезд сели как раз в то время когда Даньке приговор должны были огласить. Судя по газетам, все по плану прошло — ни про убитых Данькой чекистов, ни про разоблачение матерого преступника и врага Советской власти Щуся не писали. С чекистами понятно: зачем сообщать населению, что при аресте и сопротивляться можно, да притом успешно, а вот то, что про Даньку не писали означало только одно — Григорий Кандыба неузнанным уехал лес валить, по уголовной статье, не по политической. Шеф сказал — пусть будет уголовник.
Да, вот так теперь друзей защищать приходилось. Это раньше надо было шашкой быстрей беляков махать и успевать первым выстрелить. В нынешнее, новое, время приходилось действовать иначе. Когда Валерку надо было вытаскивать, они этого еще не поняли, и привычный кавалерийский наскок на Шмеерзона (это у Мещерякова происхождение сомнительное?! Дядя, ты еще про мое ничего не знаешь!) результатов не принес. Шмеерзон себе зубы новые вставил и следствие продолжил, но уже против них всех. Валерку тогда Смирнов прикрыл. Смирнов тогда всех прикрыл, скрыл следы организованной контрреволюционной группы. Сказать бы ему спасибо, но некому уже, в двадцать шестом Иван Федорович умер.
Так что когда Данька среди ночи в дверь постучал, они с Ксанкой уже готовы были. Задолго до этого обсуждали, что делать станут: шепотом, под одеялом, будто им ночью больше заняться было нечем! — но обсуждали, как заядлые контрреволюционеры. Ждать, что магия смирновского имени продлится вечно, не приходилось.
Данька не подвел — за ним двое пришли (всего двое? так это, Данька, не за тобой, это за племянником Феодора Щуся, махновца, приходили, за тобой двоих бы не отправили), двоих он и положил. Без шума, без паники. Тиииихо.
И метнулся их с Ксанкой спасать — бегите, ребята, как можно скорее. Прощайте.
Да-да-да, конечно.
Раз уж они с Ксанкой супружеские радости променяли на обсуждение кто кому передачи носить будет, получите, Данила Иванович, готовый план. Восемь минут обсуждение шло. Восемь. Он засекал.
Потом Ксанка кинулась вещи собирать и сына будить, а они с Данькой на Петровку пошли. Под ближайшим фонарем он бывшего командира от души отметелил.
Знал же, что за тобой придут, пусть не знал, догадывался, так какого черта меня не позвал?! — ннна тебе за твой гнилой героизм и единоличие.
И еще держи — за то, что подумал, что мы сбежим и тебя бросим.
И вот это — за что, еще не придумал, но физиономию тебе до неузнаваемости расквасить должен. Не дай бог кто-то тебя узнает, шурин ты этакий. Какого черта мы с Ксанкой такие дружелюбные были, что половина МУРа в гости приходила?!.
Никто не узнал, никто не понял. Не закончилось с войной их шальное везение. Еще б знать, что Валерке так же везет и совсем хорошо было бы.
Новое время — новые решения, все верно завхоз говорит.
—Яков Семенович, — завхоз снова заглянул в двери. — Вы домой идете? Две минуты пятого уже.
—Иду, иду. Подождите меня, вместе дойдем.
—Жду. Вам сын не писал еще?
Цыганков покачал головой.
—Позвонил один раз. Сообщил, что доехали, заселились и собираются идти смотреть на «Аврору».
—Значит, и с моим все нормально. И не писал и не звонил, паразит. Хотя что может случиться? С учителями же поехали, не сами. Организованно.
— Ничего случиться не может, все хорошо с ними, — заверил Яшка, хотя при воспоминании как исчезла в тамбуре вагона ленинградского поезда родная вихрастая макушка почему-то заходилось в тоске сердце. — Но писать родителям эти совершенно взрослые шестнадцатилетние товарищи, конечно, не будут. Кстати, заходите завтра в гости. Жена пирог с вишнями обещала.
—Обязательно зайдем, — заулыбался завхоз. — Пироги у Ксении Ивановны отменные. Это какое же у нас завтра число?
Яшка встал, надел форменный китель. Оторвал лист календаря, глянул на завтрашний день.
Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года. Воскресенье.
========== Во имя будущего ==========
Каждый раз, заходя в коридор, отделяющий спортивные площадки от административной части, Ксанка поражалась тому насколько по-разному думают люди. Архитектор создавал просторное светлое помещение с огромными окнами, полное солнца и воздуха, она же видела только простреливаемое пространство, заставленное лакированной, прекрасно горящей мебелью. Ловушку.
Не любила она этот коридор, но делать было нечего.
Ксанка села на стул у кабинета Спиридонова, ожидая вызова. Обычно все заходили без приглашения, но ей сегодня было назначено к определенному часу. Рядом, нехорошо покосившись на окна, плюхнулся бывший конармеец Васютин, с которым они когда-то вместе громили беляков, а теперь работали в спортивном обществе.
— И тебя вызвали? — спросил Васютин. — А зачем? Чего хотят-то?
Она только плечами пожала. За разработку самбеза{?}[самооборона без оружия, самбо. Вид борьбы, рзработанной в СССР в конце 1920-х - начале 1930 гг] их поощрили еще месяц назад, Валюшка уже успел изорвать штаны, сшитые из наградного отреза ткани. Больше никаких изменений в рутине спортобщества не возникало, их программа уверенно входила в общее употребление и приобретала все больше адептов. Ксанка втайне гордилась своей причастностью к созданию нового вида спорта.
Тем неожиданнее и тревожнее был вызов в кабинет Спиридонова, который к себе никогда никого не вызывал, предпочитая подойти с вопросом сам. К тому же у крыльца с обеда стояла серая машина, которой раньше здесь не видели. При всей кристальной ясности Ксанкиной биографии существовали вопросы, ответы на которые крайне заинтересовали бы ее бывших коллег, и нынешних кураторов{?}[Кураторами спортивного общества Динамо с момента его основания и до по сей день являются органы госбезопасности] спортивного общества. Основных угроз было две: махновец Федос Щусь, отцов брат, которого они с Данькой и не видели никогда, и шмеерзоновское дело.
Сам Шмеерзон из Москвы исчез, его вроде как в Киев перевели, но куда делись его изыскания, посвященные контрреволюционной группе Мстители, не сумел узнать даже Данька, так что приходилось учитывать, что рано или поздно их дело всплывет, как всплыло дело Валеркиных родителей.
Хорошо, хоть не ее одну вызвали, а и Васютина тоже, хотя Васютин никак не мог считаться приятной компанией.
— Ксан, а Ксан, — Васютин больно толкнул ее под ребро.
— Ты чего? — она потерла ушибленное место и повернулась к нему.
— У меня коньяк есть, — Васютин широко лыбился. — Давай, как освободимся, ко мне пойдем, а?..
Ксанка подняла брови.
— Ты, Васютин, если хочешь с жизнью покончить, справляйся сам, а моего цыгана не эксплуатируй.