А Бог познаётся не рассудком, но только через живое общение с Ним. Попробуйте вступить с Ним в такое общение, иного пути обретения истинной веры нет.
Сейчас я не буду совершать над вами никаких священнодействий, мы с Алексеем уедем. А завтра от меня поедет человек в Н-кую пустынь — небольшой мужской монастырь, расположенный в красивейшем уголке природы, где настоятельствует мой старый друг игумен Т-н. Если вы надумаете до завтрашнего утра — позвоните, и вас отвезут в это замечательное место, где предоставят отдельную келью, возможность пользоваться прекрасной монастырской библиотекой, в которой вы найдёте пищу для своего пытливого научного ума и необходимую для понимания вопросов веры информацию. В монастыре же над вами совершат и все необходимые священнодействия по вашему желанию.
Кроме того, отец Т-н с удовольствием ответит вам на все могущие возникнуть у вас «теоретические» вопросы. Он, кстати, тоже в прошлом профессор, только физико-математических наук, мой бывший дипломный руководитель. Я думаю, вы найдёте с ним общий язык.
У вас есть время до завтрашнего утра. Поговорите со Христом в своём сердце и примите решение.
— Я обдумаю ваше предложение, отец Флавиан, благодарю вас сердечно. Прошу позволения откланяться, мне необходимо прилечь, чтобы набраться сил. Всего вам самого наилучшего!
— И вам профессор! До свидания!
— Да! Ваше преподобие, отец Флавиан! Прошу вас... помолитесь и вы о «моём неверии»...
— Непременно помолюсь, профессор, обещаю вам!
Всю обратную дорогу в Покровское мы молчали. Флавиан сосредоточенно молился.
Помогая ему выгружаться у церковной сторожки, я спросил его:
— Как ты думаешь, отче, он позвонит?
Флавиан пожал плечами и вздохнул. Я тоже вздохнул.
Дома Ирина дочитывала с детьми их детское вечернее молитвенное правило. Я постоял в дверях, дожидаясь, пока они закончат, а затем предложил:
— Дети! Давайте встанем все вместе на колени и скажем: «Господи! Спаси и помилуй раба Твоего Валерия! Открой ему Себя и научи, как надо жить, чтобы попасть в Небесное Царство! Аминь!»
Дети радостно совершили земной поклон.
— Папа! — Машенька вскарабкалась ко мне на руки и обняла за шею. — Боженька обязательно спасёт этого Валерия! Мы же сейчас попросили Боженьку об этом, а Он хорошие просьбы всегда выполняет! Этот Валерий хороший?
— Хороший, радость моя, хороший, только он, как эта Бяка-Закаляка твоя, немного заколдованный...
— Вот Боженька его и расколдует! Мы же просили Его! Да, папа?
— Да, моя радость, пойдём в кроватку, Ангел-хранитель уже над подушечкой крылышки распростёр, пора спать...
Спал я плохо, проснулся рано, поворочался, встал, стараясь не разбудить Ирину, умылся и, поправив лампадку, взял в руки «Молитвослов». Окончание утренних молитв прервал писк пришедшей на мобильник SMS-ки. Я заложил «Молитвослов» пасхальной открыткой с цыплёнком, взял телефон и открыл сообщение.
На экране телефона было одно слово: «Позвонил».
И множество восклицательных знаков.
Спустя два с небольшим месяца тёплым осенним днём мы сидели с Флавианом в церковной сторожке за столом. Мать Серафима усердно подливала ароматного чаю нам и Ангелине Валерьевне, сидевшей с нами и рассказывающей о брате. Она была одета в такую же строгую блузку с высоким воротничком и такой же элегантный газовый шарфик на голове. Только и блузка и шарфик были чёрного цвета. Однако глаза Ангелины Валерьевны отнюдь не были грустными.
— Вы представить себе не можете, батюшка, как счастлив был мой Лерочка эти последние недели своей жизни! Как он благодарил меня и вас, батюшка, за помощь и молитвы.
Он звонил мне и всегда говорил таким ликующим звонким голосом, как в детстве:
«Аля! Какой огромный, богатейший, интереснейший мир открылся мне в Церкви! Сколько же существует рядом с нами такого, о чём я даже не подозревал! А какой прекрасный друг у меня теперь есть — отец Т-н! Аля, у меня ещё никогда в жизни не было такого искренне любящего и надёжного друга! А какой он мудрый! Мы с ним почти одногодки, но я чувствую себя просто младенцем рядом с ним, и, ты знаешь, мне это даже нравится! Как прекрасно новым детским взглядом смотреть на окружающий мир и видеть в нём повсюду неисчерпаемую Божью красоту и совершенство! Какие замечательно глубокие книги здесь есть, какие чудные тут богослужения, как легко здесь молиться! И как ясно слышен здесь в ответ на молитву исполненный бесконечной любви голос Бога в моём ликующем сердце!»
— Батюшка, как вы и сказали, Валеру там соборовали, он причащался каждое воскресенье, а в последнюю неделю жизни каждый день. Сам отец Т-н приходил со Святыми Дарами к Валерию в келью, так как он уже не вставал с кровати, и причащал его после ранней Литургии.
А за три дня до смерти отец Т-н постриг Валерочку в схиму с именем Агафангел! Представляете, мой брат умер монахом! Тот, кто ещё недавно называл себя убеждённым безбожником! Господи, это дивное чудо Твоё!
Батюшка, я прошу вас с Алексеем — возьмите себе на память эти фотографии и поминайте иногда в молитвах моего брата!
Она достала из сумочки две фотокарточки и протянула нам с Флавианом по одной каждому. Мы посмотрели на них, затем друг на друга и улыбнулись.
На фотографии сверкал счастливыми глазами и детской радостной улыбкой совершенно исхудавший, с редкой седой двухмесячной бородкой, в ярко-чёрном с белыми крестами и херувимами схимническом кукуле, контрастно выделяющемся на фоне серенькой подушки, профессор-схимонах Агафангел.
Подходя к дому, я поймал себя на том, что инстинктивно притрагиваюсь к лежащей в застёгнутом кармане джинсовой рубашки фотографии и почему-то напеваю себе под нос:
Я Бяка-Закаляка
С острова Мурмяка,
Кого я поцелую —
Сразу... расколдую!
Вот ведь привязалось же!
ГЛАВА 7. ТАТЬЯНИН МУЖ
— А я всё равно разойдусь с этим уродом! И вы, батюшка, меня на это благословите! — Нотки отчаяния прорывались в истошно-жалостном крике.
— Танечка, Танечка! Успокойся, моя хорошая. — Голос Флавиана звучал искренним участием. — Не проблема развестись, проблема — как твой Васятка без отца расти будет?
— Да уж пусть лучше будет без отца, чем с этим козлом непросыхающим! — Разрыдавшаяся Татьяна беспомощно-детски уткнулась в крест на груди у батюшки и прижалась к нему, захлебываясь плачем.
Флавиан осторожно положил свою мощную пятерню на её вздрагивающую голову в сбившемся набок платочке и тихонько поглаживал по начинающим седеть волосам, виновато глядя на меня, мол — прости, подождать придётся с редактированием твоей статьи для местной православной газеты.
Я безропотно кивнул головой, молча показал Флавиану пальцем на сумку с ноутбуком, потом — на дорожку, идущую в глубину церковного дворика, и сложил ладони под благословение. Флавиан кивком благословил, и я не спеша отправился в глубь сада, в красивую резную беседку. Там, раскрыв свой портативный компьютер, я занялся литературной обработкой набранного «вчерне» материала о местночтимых святых Т-ского края.
Конечно, литература — литературой, а живые души — главная забота пастыря. Поэтому я решил терпеливо дожидаться, пока Флавиан не освободится, а тем временем сам начал старательно шлифовать своё «бессмертное творенье».
Флавиан подошёл достаточно скоро и грузно уселся на скамеечку напротив меня, облокотившись на стоящий в центре беседки круглый столик.
— Ну, Лёша, слава Богу! Развода пока не будет! Смирилась-таки Танюшка со своей «веригой» и решилась запрячься как следует в духовную работу. Помоги ей, Господи!
— А что, отче, сильно он пьёт, этот муж Татьянин?
— Гриша-то? Сильно. Когда не пьёт — золото мужик, работяга, рукодельник, с Васяткой, сыночком, мастерит что-нибудь, на рыбалку водит, даже уроки учить помогает. Но как «шлея под хвост» — капля в рот попадает, — то всё! От недели до месяца-двух пьёт без передышки, приползает домой драный, избитый, раздетый, падает и — делай с ним, что хочешь! Хорошо хоть не хулиганит, смирный, когда пьян, разве что песни иногда поёт да плачет.