Он кивнул.
«Говорить можешь?»
Он покачал головой из стороны в сторону.
«Ты в Бога веруешь?»
Он кивает, усердно так.
«Ты признаёшь, что свою жизнь прожил в грехах и весь перед Богом в долгу?»
Кивает, а в глазах слёзы появились.
«Ты веруешь, что Бог по любви Своей все твои грехи сейчас простить может?»
Кивает, слёзы по щекам текут.
«Каешься ли перед Богом во всех грехах за всю жизнь совершённых, просишь ли у Бога прощения?»
Головой трясёт из всех сил, слезами заливается.
«Причаститься хочешь Святых Тайн Христовых?»
Кивает, рот открывает, а сказать ничего не может, только плачет.
Прочитал я над ним молитву, разрешил от всех грехов «от юности его», причастил Святыми Дарами. Он сразу как-то обмяк, успокоился, черты лица разгладились, уснул. Я уехал, а через два часа он умер не просыпаясь.
Так вот, думаю я, Лёша, что если бы не страсть эта — пьянство, может, и вышел бы из него какой-нибудь «Сталин» сельского масштаба, может, и шёл бы он дальше по головам людским ради вымпела с Доской почёта. И во что бы он ещё мог превратиться, скольким людям горя мог бы принести?
А через страсть свою да унижение от людей смирился, немощь свою осознал, даже перед смертью покаяться смог и причаститься. Верю я, что простил его, горемыку, Господь. Царства ему Небесного!
Кстати, Валентина, которая за Петровича замуж не пошла в своё время, на могилку к нему цветочки в церковные праздники приносит и свечечку зажигает, наверное, молится за него.
— Так, значит, выходит по-твоему, отче, что эту страсть Господь пьяницам для смирения попускает?
— Когда самим пьяницам для смирения, когда их близким для вразумления, когда и ещё по какой, Одному Господу ведомой, причине. Однозначно можно сказать лишь то, что, как и любая страсть, страсть пьянства является следствием неправильного выбора, попущения себе греха, следствием попрания Божьей заповеди и своей совести и одновременно — веригой во искупление этого греховного выбора.
Как в русской народной сказке: «Не пей Иванушка из козьего копытца — козлёночком станешь!» А не послушал — носи рога и копыта, молись да смиряйся, глядишь — опять в человека превратишься.
Наш разговор прервала подошедшая мать Серафима.
— Батюшка! Там у ворот вас какой-то Григорий спрашивает, пьющий по виду, говорит, что вы жену его знаете, она, мол, к нам в церковь ездит. Зовут её Татьяна.
ГЛАВА 8. «ПОБЕДА»
— Папа! А зачем тебе так много газет одинаковых? — Стёпка искренне недоумевал.
(Чадо! Что знаешь ты о сладости авторского тщеславия, подогреваемого запахом свежей типографской краски, исходящим от газетных листов, на которых в конце пусть даже и не очень большого очерка житийного содержания скромно значится: «Автор и составитель Алексей Миронов»?)
— Там, Стёпа, папино литературное произведение напечатано.
В голосе Ирины явственно звучало весёлое лукавство.
— Папа эти газеты друзьям будет дарить с автографом, а если друзей на все газеты не хватит, можно будет оставшимися газетами стены оклеить в папином «офисе», папа будет смотреть на них и вдохновляться на новые гениальные шедевры.
Я снисходительно взглянул на Ирину.
— Видишь ли, Степан! В нашем несовершенном мире люди, одарённые литературным талантом, как, впрочем, и другими талантами, всегда сталкиваются со стеной непонимания, недооценкой их заслуг, а порой даже гонениями со стороны серой и творчески неразвитой массы обывателей...
— Я понял, папа! А на чердаке тоже клеить будем?
О! Музы!!!
Писательским трудом меня подвигла заняться Виктория Самуиловна, давнее чадо и помощница по связям с администрацией отца Флавиана. Огненно-рыжая, с редкими сединками в свои шестьдесят с чем-то лет, поджарая и длинная, словно борзая, с широко открытыми ясными голубыми, слегка навыкате, глазами и абсолютно не воспринимающая слово «нет», произносимое чиновником любого ранга, когда дело касается церковных вопросов.
Кажется, какой-то из ураганов, опустошивших несколько лет назад часть южных штатов Америки и мексиканского побережья, назывался «Виктория». Наша Виктория, по-моему, походя разобралась бы и с остальными штатами тоже.
По крайней мере, сотрудники городских и районных административных и муниципальных учреждений приходили в состояние благоговейного трепета и «памяти смертной», едва заслышав в конце коридора её высокий жизнеутверждающий голос с хорошо слышимыми нотками «нержавеющей стали». Этот голос, очевидно, достался ей в наследство от деда, печально отметившегося в этих краях в двадцатые годы несгибаемого чекиста, расстрелянного в тридцатые такими же несгибаемыми энкэвэдэшниками.
Даже местный Т-ской владыка, архиепископ М-й, как мне кажется, её слегка побаивался (хотя с точки зрения почтения к священноначалию и церковного послушания Виктория Самуиловна была безупречна — в чём очевидна несомненная заслуга отца Флавиана).
Кстати, для тех, кто не знает, «виктория» переводится с латыни как «победа». Поэтому между собой мы иногда называли нашу «термоядерную» Викторию — Победа Самуиловна.
Её «кредо» звучало так: «Мой дед Иосиф боролся с Богом, расстреливал священников и разрушал храмы. За это он получил пулю в голову в тридцать седьмом году. Мой отец Самуил тоже боролся с Богом и писал лживые атеистические книжки. За это он пропал в колымских лагерях в сорок седьмом году. Я тоже первую половину жизни боролась с Богом и учила студентов «диалектическому материализму» и «научному атеизму». За это я получила обширный инфаркт и пожизненную группу инвалидности в восемьдесят седьмом году. Теперь я не борюсь с Богом. Я борюсь с собственными грехами и стараюсь хоть немного искупить перед Богом то, что натворили за свою жизнь мой дед, мой отец и я сама».
Если говорить об «искуплении», то приведу здесь неполный список известных мне деяний «несгибаемой Виктории».
По её инициативе или при активном непосредственном участии возвращено и открыто: 8 храмов, 1 мужской и 2 женских монастыря, архиерейский дом, богадельня, 3 приходские школы, 4 часовни, комплекс зданий Т-го духовного училища с домовой церковью и молитвенные комнаты в центральной районной больнице и двух воинских частях.
За это время её несколько раз жестоко избивали, поджигали квартиру, дважды пытались зарезать (один раз ножом, другой — отвёрткой) и один раз в неё стреляли (в период, когда она отвоёвывала здание Вонифатьевской церкви, занятое рестораном кавказской кухни).
Пару раз её пытались посадить в психбольницу и один раз завести на неё уголовное дело (в результате чего на скамье подсудимых оказались два чиновника, бизнесмен, налоговый инспектор и младший следователь прокуратуры).
После этого прецедента её «непотопляемость» окуталась в глазах представителей местной власти таким мистическим флёром, что больше никто из власть имущих не смел даже пытаться оказывать на «эту рыжую бестию» какое-либо давление.
Да! Ещё забыл сказать, что её усилиями три часа в день вещало «Радио Т-кой епархии» и на местном кабельном телевидении полчаса утреннего времени было отдано (БЕСПЛАТНО!) под программу «Православный Т-ск».
Добавьте ко всему вышеперечисленному её абсолютное бессребреничество, не просто нестяжательность, а практически полную нищету.
Пожар в её квартире погас сам, потому что в ней, кроме железной кровати, стола с двумя железными (со школьной помойки) стульями на цементном полу и железного же огромного несгораемого шкафа с кипами самой разной документации (на них-то, похоже, и покушались поджигатели), гореть больше было нечему.
Всё имущество, накопленное ранее её родителями и ею самой, она давно отдала в открытую ею же богадельню. Даже её знаменитые «бабушкинские» очки, сломанные в переносице во время одного из нападений, она сама аккуратно соединила, просверлив дырочки в половинках и связав их верёвочкой.
Теперь отгадайте с одного раза, возникла ли у меня мысль отказаться, когда, пронзив меня сканирующим взглядом, Виктория Самуиловна радостно возгласила: