И, продолжая мягко улыбаться, он слегка поклонился нам и отошёл к соседней группе паломников пополнить их блюдо лукумом.
Мы с Флавианом и Игорем переглянулись.
— Однако! — заметил я.
— Да! — подтвердил Игорь.
— Афон! — резюмировал Флавиан.
Едва успели мы прикончить: Флавиан — третий стакан воды, я — вторую чашку кофе и три четверти блюда лукума, Игорь — всего понемножку, как явившийся отец К-л призвал всех получать ключи от келий.
Флавиану досталась одноместная, нас с Игорем поместили в двухместной. Успев раньше Игоря захватить со стеллажа флавианов рюкзак, я понёс его к доставшемуся нашему батюшке жилищу, оказавшемуся через одну дверь от нашего, и, подождав, пока Флавиан справится с замком и распахнёт дверь, внёс внутрь свою ношу.
Едва я вслед за Флавианом перешагнул порог его кельи, как меня обдало волной характерного узнаваемого благоухания.
— Миро? — удивлённо посмотрел я на Флавиана.
— Миро! — не менее удивлённо подтвердил он.
— Может, кто флакон с миром незакрытый здесь забыл? — предположил подошедший Игорь.
Однако наши поиски в аскетическом интерьере гостевой кельи, состоящем из кровати (типа самой дешёвой «икеевской»), стола, стула и вешалки, ничего не дали.
— Иконы! — озарило меня.
Но висевшие над кроватью небольшие «софринские» иконки Богородицы Казанской и великомученика Пантелеимона были абсолютно сухими и не пахли ничем.
Аромат не ослабевал. Мы недоуменно переглянулись.
— Афон! — пожав плечами, сказал Флавиан.
Грозный отец А-ий уже ждал нас на маленькой площади между трапезной и главным храмом монастыря (по-гречески — кириаконом) — собором святого Пантелеимона, посверкивая пронзительным взглядом из-под мохнатых бровей.
— Отцы и братие! Сейчас я проведу для вас обзорную экскурсию по монастырю, затем в Покровском храме вы сможете заказать сорокоусты, поминовения на год и прочие поминания. Заказать сорокоуст у нас стоит дорого, но...
Тут я отвлёкся от объяснений отца А-ия о разновидностях и стоимости поминовений в Пантелеимоновом монастыре, причём отвлекающим фактором послужило не какое-либо внешнее впечатление, а возникшее где-то в глубинах моего существа, казалось бы, даже и отдалённо знакомое, но вместе с тем и совсем новое, причём нарастающее, ощущение. Я попытался проанализировать и понять его.
Как-то хорошо мне было внутри. Дышалось как-то по-другому. Но не от воздуха, воздух как воздух, свежий, морской, конечно, но дело не в нём. Что-то как будто растворено, что ли, было в этом воздухе. Не запах, нет. Что-то тоньше запаха, нематериальное что-то. Но реально ощутимое, наполняющее грудь непривычным каким-то ощущением, хорошим таким, тихо-радостным. Очнувшись, я обнаружил, что вся наша небольшая группа уже вошла в собор. Я кинулся следом.
Вроде бы храм как храм: росписи не слишком высокого художественного достоинства, высокие деревянные кресла-стасидии по всему периметру, мощные низко висящие паникадила, откуда-то издалека раздаётся голос отца А-ия, строго что-то вещающий. И в то же время что-то здесь не как в других известных мне церквах, что-то присутствует особенное. Густота какая-то, я бы сказал — прозрачная густота.
Это ощущение лично моё. Может, я, конечно, чего не так воспринимаю, но уж раз взялся рассказать...
Вспомните, когда в тёмное помещение проникает из окна луч яркого света, в нём хорошо видны плавающие и перемещающиеся в воздухе мириады мельчайших пылинок, невидимых в темноте. Причём чем более насыщен воздух пылью, тем труднее дышится в таком пространстве. А тут...
У меня возникло ощущение обильной насыщенности пространства храма какими-то невидимыми «пылинками», проникающими в меня с дыханием, но не затрудняющими его, а, наоборот, «вентилирующими» всё моё существо, оживляющими и насыщающими его. Эти «пылинки» были живыми и добрыми. Я бы даже сказал — любящими, или — любвеносными. В общем, вот так я это ощутил.
Приложившись к чудотворной иконе святого великомученика Пантелеимона (его честную главу обещали вынести из алтаря для поклонения после литургии в воскресный день), мы отправились вверх по лестницам братского корпуса в расположенный на верху храм Покрова Пресвятой Богородицы. По дороге я успел выпить воды из крана-источника, находящегося в нише стены, и приложился к уже зацелованному братией и паломниками локотку преподобного Силуана Афонского на стенной фреске промежуточной площадки. Тут я, задержавшийся со своим водопитием, увидел поддерживаемого под руку Игорем, задыхающегося от подъёма по крутым ступенькам Флавиана, левой рукой уцепившегося за перила и еле переводящего дух. Я подскочил.
— Отче! Ты как? Лекарство нужно? У тебя с собой? Воды принести?
— Всё в порядке, Лёша! Чуть-чуть задохнулся, лекарства я в келье оставил, обойдусь... Вы поднимайтесь в храм, а то всё интересное прослушаете, я потихоньку догоню...
Мы с Игорем переглянулись, он подмигнул мне и тихонько за спиной Флавиана передал ключ от его кельи. Под предлогом внезапно настигшей меня естественной потребности я тут же рванул в архондарик.
Обернуться за Флавиановыми лекарствами вышло меньше чем за пять минут. Флавиан с Игорем за это время одолели ещё два лестничных пролёта и приближались к последнему подъёму перед храмовым этажом. Я посмотрел на Игоря, он успокаивающе кивнул, в ответ я показал пальцем на оттопырившийся лекарствами карман и купленную ещё на пароме нераспечатанную пластиковую бутылочку с питьевой водой.
Флавиан, так и не заметивший наших интриг, пыхтя и отдуваясь, всё-таки одолел последний лестничный пролёт, перевёл дыхание на площадке, и мы все вместе вошли в застеклённые двери Покровской церкви. Флавиан, измождённый трудным подъёмом, присел в ближайшую стасидию, махнув нам с Игорем рукой в сторону отошедшей к центру храма группы, возглавляемой нашим грозным экскурсоводом. Мы подошли к ней.
— ...и, сейчас, пока в соборе святого Пантелеимона проводятся реставрационные работы, все богослужения, и будничные и праздничные, совершаются в этом храме! А теперь вы можете пройти к «свечному ящику» и заказать сорокоусты и другие поминания! Они у нас стоят дорого, но...
Я не стал вдаваться в тонкости здешнего порядка приёма поминовений и, отдав свои записочки Игорю, исполнявшему обязанности казначея нашей покровской «команды», пошёл осмотреть храм и поприкладываться к его святыням.
— Лёша! Подойди-ка сюда! — тихонечко позвал меня Флавиан откуда-то слева. — Смотри, глава преподобного Силуана Афонского! Давай приложимся и помолимся ему, чтобы наше паломничество на Святой Горе дало нам плод духовный во спасение! Он для меня особо значимый святой, сразу после пострига в Лавре мне подарили книгу его поучений, и глава «О монахах» стала для меня «инструкцией по монашеской жизни», да и до сих пор остаётся...
Мы с благоговением приложились к честной главе великого подвижника, стоящей в отдельном серебряном ковчеге, между двух таких же небольших ковчегов с мощами святых угодников Божьих, на некоем подобии престола, покрытом сверху сенью.
— Православные греки-афониты говорят, Лёша, что Россия дала миру в последние времена двух столпов монашества вселенского масштаба: в девятнадцатом веке — преподобного Серафима Саровского, в двадцатом — преподобного Силуана Афонского.
— А вы, отче, обязательно мельницу посетите, где преподобный Силуан подвизался, — обратился к Флавиану незаметно подошедший сбоку невысокий сухопарый монах, лет так сорока пяти — пятидесяти, с густой седеющей бородой и умными карими глазами. — Там домовая церковка, где преподобному Силуану Сам Господь явился, помолитесь там на святом месте.
— Спаси вас Христос, отче! А вы, часом, не отец К-ма будете?
— Он самый, а вы отец Флавиан? Благословите! Мне о вас звонили из России, сообщили, что приедете. Монахиня С-ия из Т-ска просила встретить и помочь, в чём будет потребность. Кстати, как она там?
— Слава Богу! Подвизается в звании уставщицы правого клироса в своём монастыре, сестёр уставу и пению обучает, из храма почти не выходит. Сестры её любят и уважают за терпение к их немощам, да и мать настоятельница её очень ценит.