— Намолено здесь! — вздохнул Флавиан, глядя на отца П-а.
— Так ведь сколько веков уже! — улыбаясь, ответил отец П-л.— Пройдёмте в костницу, поклонитесь отцам, здесь подвизавшимся.
Мы вышли из храма, отец П-л повёл нас куда-то за алтарь, мы спустились по каким-то ступеням и оказались перед открытой дверью в небольшое помещение со сводчатым потолком, куда и вошли.
Помещение оказалось комнатой метров в десять площадью со стоящим у восточной стены аналоем, увенчанным удобной подставкой под книгу и покрашенным вместе с этой подставкой коричневой масляной краской, какой в наших деревнях обычно красят полы.
Слева от аналоя из стены выступало подобие стола, сложенного из того же материала, что и сама стена, и покрытого деревянной столешницей, выкрашенной всё той же краской.
На этом столе стояла некая этажерка из двух полок, заполненных человеческими черепами. Некоторые черепа, не поместившиеся на этажерке, лежали рядом на столешнице.
— Ты смотри, сколько жёлтых! — удивился Флавиан. — Не меньше половины!
— А в чём разница? — удивившись удивлению Флавиана, не выдержал я. — Черепа, они и есть черепа!
— Разница в том, Алексей, — с улыбкой ответил отец П-л, — что, по афонским преданиям, белый цвет костей усопшего монаха, чьи останки после трёх лет пребывания в земле выкапываются и омываются вином, свидетельствует о спасении его души и пребывании с Господом во Царствии Его.
А вот такой медово-восковой цвет бывает у костей подвижников, сугубо потрудившихся в духовном подвиге и стяжавших у Господа особую милость. Как видите, «Ксилургу» богат такими насельниками!
Мы пропели по «зде лежащим, и по всей Горе Афонстей подвизавшимся, отцем и братиям нашим» заупокойную литию (оказалось, что у Игоря неплохой баритон, плюс знание богослужебного чина). Флавиан возгласил им «вечную память», и мы покинули костницу.
После того как мы осмотрели ремонтирующийся храм Святого Иоанна Рыльского и верхний храм равноапостольных Кирилла и Мефодия, невысокий чёрненький послушник подал нам в трапезной традиционные кофе с лукумом и холодную воду. Едва успели мы за разговором допить свои чашечки с ароматным коричневым напитком (в этот раз флавианова чашка досталась Игорю), как отошедший от окна послушник позвал отца П-а:
— Батюшка! Ваши гости пришли!
— Пришли? Ну, надо угостить ребят! — И, обернувшись к нам, добавил: — Пойдёмте, посмотрите, кто нас навещает! — И, набрав полную горсть мелко нарезанных сухарей, направился из трапезной к воротам.
Мы последовали за ним.
За воротами, явно поджидая отца П-а, стояли два невысоких, коренастых, лохматых кабана, около ног которых прохаживалась парочка симпатичных полосатеньких поросят.
— Дикие?! — вырвалось у меня.
— Дикие, — спокойно ответил отец П-л.
— Лёша, не подходи близко, — тихим ровным голосом проговорил мне, старающийся казаться спокойным, Игорь. — В период, когда у кабанов полосатики, они особенно агрессивны, порвут, как Тузик грелку, это я тебе как охотник говорю...
Однако «особенно агрессивные» кабаны вели себя совершенно смирно, я бы даже сказал — культурно. Если кто видел, как набрасываются на еду домашние свиньи, визжа и отталкивая друг друга, тот смог бы оценить, что «гости» отца П-а вели себя просто как аристократы. Не торопясь, уступая друг другу, они деликатно подбирали у ног монаха подкладываемые им сухарики, лишь раз один наиболее нетерпеливый поросёнок выхватил сухарик прямо из руки улыбающегося батюшки, задорно хрюкнув и виляя хвостиком.
— Четверо взрослых были недавно, — выпрямившись и потирая поясницу, сказал отец П-л, — но сербы-строители, что работают на реставрации соседнего монастыря, неделю назад застрелили двоих и съели.
— Живодёры! — не выдержав, возмутился я.
— Да, их тоже можно понять, бедолаг, питаются они на монастырской кухне, а монахи мяса сами не едят и другим не готовят. Вот рабочие-то и соскучились по мясной пище, ну и сбраконьерничали, прости их, Господи!
Угостившиеся хрюшки не уходили, а продолжали спокойно расхаживать у наших ног по небольшой мощёной площадке перед воротами. Вспомнились мне жития святых, Серафим с медведем, Герасим со львом...
Словно поймав мои мысли, отец П-л улыбнулся:
— К преподобному Серафиму медведь приходил, к Герасиму — лев, а ко мне Господь свиней посылает, чтобы мою свинскую сущность обличить! Вот видите, они меня за своего принимают, — показал он пробующего на вкус край настоятельского подрясника шустряка-поросёнка. — «Якоже свиния лежит в калу, тако и аз греху служу»...
Мы с Флавианом переглянулись.
— Афон! — вздохнул Флавиан.
Через полчаса мы уже подъезжали к монастырю «Ватопед».
— Только бы нам отца Серафима найти! — Сергий, энергично крутя баранку, входил в очередной поворот, выбрасывая из-под колёс веер мелких камней, — ангел, а не человек! Все монахи отдыхают после ночной службы, а он всегда придёт по первому зову, и святыни для поклонения вынесет, и молитовку над тобой почитает, а какая любовь от него идёт! Даром что француз!
— Француз?
— Ну да, француз. Бывший католик, безнадёжно болел раком, зачем-то приехал сюда, я уж и не помню причину. Здесь в «Ватопеде» исцелился от рака у чудотворной иконы Богородицы, остался в монастыре, принял православие и стал монахом. Да каким! Любовь от него так и льётся, чисто ангел, а не человек! Даже имя у него Серафим — «пламенеющий любовью»! Только бы нам его найти!
Нашли мы отца Серафима сразу, он, словно бы ожидая нас, стоял недалеко от ворот, разговаривая со старым, согбенным монахом-греком в белом кухонном переднике. Он оказался худеньким человеком, я бы даже сказал — утончённым, с седеющими чёрными волосами, негустой бородкой и глубокими, светящимися добротой и любовью, словно иконописными, глазами.
Поскольку греческого мы не знали, а отец Серафим — русского, разговор пошёл на английском, переводил Флавиан.
— Вы подождите немного, — извиняющимся тоном произнёс отец Серафим, сопровождая свои слова поистине ангельской улыбкой, — я сейчас принесу ключ от церкви, где хранится Святой пояс Божьей Матери, и мы пройдём туда вместе!
Мы расположились в тени колоннады напротив входа в трапезную, неторопливо оглядывая внутренний двор Ватопедского монастыря.
— Интересно, — решил я прервать молчание, — а «Ватопед» брал деньги у Евросоюза? Я читал, что Евросоюз, пытаясь получить влияние на Афоне, инвестирует большие суммы денег в реставрацию афонских монастырей.
— «Ватопед» не брал, — потянулся послушник Сергий, — у них своих благотворителей хватает, принц Чарлз, например...
— А принц Чарлз-то с какой стати, — удивился Игорь, — он же вроде католик?
— Не католик, а англиканин. Очень любит православие, часто ездит на Афон паломничать, у него здесь келья своя в «Ватопеде» и в «Хиландаре» сербском тоже. Он обоим монастырям мощно деньгами помогает, хиландарцам недавно, после пожара ихнего, громадные какие-то деньги отвалил, спаси его, Господи!
— Ничего себе! — не выдержал я. — А что же об этом в прессе ни слова не было сказано, они ведь за каждым его чихом следят!
— Наверное, масоняры сверху разрешения не дали, королевскому дому не выгодно, поди, чтоб весь мир узнал, что наследник престола тяготеет к православию, — откликнулся Сергий. — «Белая ворона» в их масонском гадюшнике!
— Бывает же такое! — подивился Игорь.
— Афон! — подытожил Флавиан.
— А я не понял, брат Сергий, что такое мутят со своими деньгами на Афоне евросоюзовцы? — поинтересовался Игорь. — В чём суть интриги-то?
— Да простенько всё на самом деле! Хотят масоны ликвидировать такой вселенский оплот православия, как Афон, чтоб прекратилась здесь монашеская молитва, чтоб рухнул ещё один забор на пути антихриста! Хотят превратить монастыри в музейно-гостиничные комплексы, экзотическую такую зону отдыха. Вот и пытаются своими отработанными в веках методами действовать — хитростью и деньгами.
Предложили они Протату — Афонскому «парламенту» — аж двадцать миллиардов евро, не миллионов — миллиардов! Разделите, мол, между всеми двадцатью монастырями на восстановление архитектурных памятников! А условие одно — пустить женщин на Афон, «прекратить дискриминацию по половому признаку», этого они уже давно добиваются...