или:
или:
или:
мог впасть в такую праведную ярость, что ничье заступничество уже не спасло бы поэта. Тут и до виселицы было недалеко — недаром она часто мелькает в пушкинских тетрадях 1828 года!
Началось все 28 мая 1828 г., когда дворовые люди отставного штабс-капитана В. Ф. Митькова сообщили «куда следует», что барин развращает их в понятиях христианской веры чтением богохульной поэмы «Гавриилиады». К сему был приложен и список ужасного сочинения. В день получения жалобы митрополит обратился к статс-секретарю Н. Н. Муравьеву: «Я долгом своим почел прочитать сию поэму, но не мог ее всю кончить (полно, так ли? — В. К.). Ибо она исполнена ужасного нечестия и богохульства. Содержание <…> есть следующее: господь бог — страшно и писать — архангел Гавриил и сатана влюбились в пресвятую деву Марию и проч. — Поистине сам сатана диктовал Пушкину поэму сию! И сия-то мерзостнейшая поэма переходит из рук в руки молодых благородных юношей. Какого зла не может причинить она, тем более, что Пушкина выдают нынешние модные писатели за отличного гения, за первоклассного стихотворца».
Николай I находился в это время на театре военных действий против Турции. Для сохранения надежного спокойствия в столице он создал временную верховную комиссию в составе князя А. Н. Голицына, председателя Государственного Совета В. П. Кочубея и главнокомандующего в Петербурге и Кронштадте графа П. А. Толстого. В эту-то комиссию переправил все дело статс-секретарь Н. Н. Муравьев.
После изрядной бюрократической волокиты 25 июля последовал приказ комиссии петербургскому военному генерал-губернатору П. В. Голенищеву-Кутузову (это в память о нем тюрьмы в России назывались кутузками) — призвать Пушкина и потребовать объяснений. В самом начале августа 1828 г. Пушкин отказался от авторства «Гавриилиады» (№ 91). Сохранился черновик доклада комиссии царю: «Комиссия не могла по предмету известной поэмы Гавриилиады найти Митькова виновным, ибо доказано, что он не читал ее своим людям и не внушал им неверия. Главная вина заключается тут в сочинителе сей богохульной рукописи. Комиссия старается открыть оного. Пушкин письменно объявил, что поэма сия не им написана». Письменный отказ поэта вместе с верноподданнической запиской комиссии «потекли» по инстанциям и добрались до находившегося под Варной царя. Между тем, пока бумаги путешествовали, 17 августа последовал вызов к обер-полицмейстеру. На этот раз докатилось до полиции постановление Правительствующего Сената, связанное с делом о Шенье (не выпускать ни строки без цензуры). Пушкин, думая, что всему виною «Гавриилиада», написал разъяренное письмо Бенкендорфу (№ 93), но не успел его отправить, как был вызван к Голенищеву-Кутузову снова — на этот раз действительно насчет «Гавриилиады».
Настроение у Пушкина было тяжелое. Перекрещиваясь, два судебных процесса грозили раздавить его. 1 сентября он писал Вяземскому (№ 94): «Ты зовешь меня в Пензу, а того гляди, что я поеду далее,
<…> если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность».
Насчет князя Дмитрия Горчакова Пушкин рассчитал безошибочно: средней руки стихотворец, атеист, автор многих не совсем приличных рукописных изделий, Д. П. Горчаков умер в 1824 г. и на том свете за богохульную поэму не мог уже понести наказания. Вяземскому, таким образом, предлагалось при случае распространить версию о том, что автором «Гавриилиады» был Д. П. Горчаков.
К концу сентября в Петербурге была получена высочайшая резолюция. Как ни был царь занят войною, а на докладе комиссии самолично начертал: «Графу Толстому призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтоб он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем». Дальнейшее явствует из протокола заседания комиссии от 7 октября: «Главнокомандующий в С.-Петербурге и Кронштадте, исполнив собственноручную его величества отметку, требовал от Пушкина, чтобы он, видя такое к себе благоснисхождение его величества, не отговаривался от объявления истины, и что Пушкин по довольном молчании и размышлении спрашивал, позволено ли ему будет написать прямо государю императору, и, получив на сие удовлетворительный ответ, тут же написал к его величеству письмо и, запечатав оное, вручил его графу Толстому. Комиссия положила, не раскрывая письма сего, представить оное его величеству».