31 июля 1827 г. написан «Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной»:
Опять тема «Ариона», опять спасение, определившее миссию заступника!
Осенью 1828 г., когда развернулось опаснейшее для Пушкина дело о «Гавриилиаде» (см. ниже), вновь возникают виселицы — на этот раз в черновиках «Полтавы». Он рисует то всех пятерых казненных, то троих, то одного. Первый исследователь пушкинских рисунков А. Эфрос пишет: «…мы можем утверждать, что Пушкин чувствовал себя в таком же положении, в каком были декабристы во время следствия. Он переживал это мучительно. Он внутренне, по-настоящему объединял теперь их судьбу со своей. Видимо, самочувствие его порою доходило до такой потрясенности, что он даже примеривал — как это делал не раз и в других случаях, — судьбу пяти смертников к себе». Весь период, о котором ведется речь, шло такое «примеривание». Но оно в 1828 году отнюдь не закончилось.
В самом начале 1829 г. в Петербурге Пушкин зашел как-то к Анне Петровне Керн и, застав ее за письмом на Украину к сестре (Е. П. Полторацкой), экспромтом дописал на том же листке еще одну «шутку»:
И наконец, в 1829 г. виселица появляется на книге, подаренной в имении Грузины учителю Роменскому.
Сопричастность судьбе казненных и отправленных на каторгу Пушкин ощущал всегда. Но с этим было смешано и другое чувство — сострадания. Об этом сказано в обращении к Пущину: «да голос мой душе твоей // дарует то же утешенье» и в послании «В Сибирь» (№ 37): «Храните гордое терпенье». Призыв к терпению перекликается с давней лицейской песней Дельвига, где есть строка: «в несчастье гордое терпенье». Исследователи отмечали, что сами по себе слова «гордое терпенье» есть не только обращение ко всем декабристам, но лично к Пущину и Кюхельбекеру, не забывшим гимн Лицея. Их ценят, любят, ждут — таков смысл обращения. Появление стихотворений «Стансы» (№ 32) и «Друзьям» (№ 79), за верноподданническую оболочку которых «доставалось» и по сей день «достается» Пушкину от критиков разного толка, по сути направлены к той же цели: наставить правителя на путь служения не себе, а отечеству, утешить декабристов, подать им надежду не только на освобождение, но и на осуществление замыслов. Уговаривая царя следовать примеру Петра I, Пушкин написал: будь «памятью как он незлобен» — это конкретный совет вернуть свободу декабристам. Другое дело, что обращен он к глухому. Ответ А. И. Одоевского (№ 38) на послание Пушкина в Сибирь означает, что голос его был услышан и замысел понят. В 10-й главе «Онегина» Пушкин с особой силой подчеркнул свое единение с декабристами (по крайней мере до 1823 г.). Ему понадобилось для этого даже сказать в 3-м лице: «Читал свои ноэли Пушкин». И ноэли читал, и присутствовал при том, как «меланхолический Якушкин» «обнажал цареубийственный кинжал». Иначе говоря, полностью подпадал под «точную силу законов». Известно, что в одном из гипотетически сконструированных мемуаристами и пушкинистами вариантов продолжения романа в стихах сам Евгений Онегин должен был стать декабристом. И разве случайно напоминанием все о том же кончается великая книга:
В 1830 г. в стихотворении «Герой» слышится уже несколько иной мотив — не столько просьба к царю, сколько укоризна, порицание:
Первый номер «Современника» в 1836 г. открывался стихотворением «Пир Петра Первого» (написано осенью 1835 г.). Пушкин, начиная журнал, с отчаянной смелостью повторяет свою главную мысль, главную боль. Почему пирует Петр?