«Топор», «убийца с палачами», народ, жаждущий вновь упиться свободой — все это показалось Скобелеву желанной крамолой, за разоблачение которой ждут его чины и почести. Откуда было ему знать, что Пушкин написал эти стихи чуть ли не за год до восстания декабристов; что речь в них идет о французском поэте Андре Шенье, сначала восторженно принявшем революцию 1789 г., а потом резко выступившем против якобинской диктатуры, за что и был казнен. Элегия «Андрей Шенье» была представлена Пушкиным в цензуру в составе первого сборника стихотворений осенью 1825 г. (цензурное разрешение от 8 октября). Элегию, к удивлению Пушкина, разрешили напечатать, но приведенные строфы не были пропущены и стали распространяться в списках задолго до казни декабристов. Весной 1826 г. А. А. Дельвиг сообщал Е. А. Баратынскому: «Смерть Андрея Шенье перебесила цензуру».
Если говорить о декабристском содержании стихов, то алиби у Пушкина было стопроцентное, зафиксированное в архивах царской цензуры. Другое дело, что пророчество об «убийце с палачами» получилось очевидное, но за невольное пророчество, казалось бы, не судят. Вдобавок, кто бы решился на это пророчество указать? Еще до восстания и тем более до приговора, Пушкин при получении известия о смерти императора Александра I писал из Михайловского Плетневу: «Душа! я пророк, ей-богу пророк! Я „Андрея Шенье“ велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc». Конечно, Пушкин имел в виду в этот момент не будущих правителей, а тирана ушедшего:
Но пророчество оказалось даже более глубоким, чем предполагал сам поэт… Как бы то ни было, в глазах начинающего руководителя III Отделения стихи из «Андрея Шенье» долго еще выглядели написанными на «14 декабря».
Разбираться в тонкостях хронологии и поэтических предсказаний генералу Скобелеву и его подручным не хотелось, зато свое рвение показать — очень. Так возникло одно из первых дел III Отделения. Коноплев представил список по начальству намеренно — он был тайным платным агентом! Леопольдов, как предполагают, дал списать Коноплеву тоже не без умысла — подозревая истинную роль своего конфидента и полагая, что ему, Леопольдову, зачтется у начальства (впрочем, с абсолютной точностью намерения Леопольдова неизвестны и достались ему одни шишки). Приступили к Леопольдову с расспросами — у кого взял. Выяснилось — у прапорщика Молчанова. Тот, в свою очередь, выдал штабс-капитана лейб-гвардии конно-егерского полка Александра Ильича Алексеева. Сын боевого генерала безупречной репутации, отличавшегося во многих сражениях, Алексеев был хорошо известен в Москве как один из лучших танцоров и ловких кавалеров. Часто, между прочим, появлялся он в доме Алексея Михайловича Пушкина, родственника поэта. Можно было подумать, что стихи распространяет чуть ли не сам автор. К тому же, Леопольдов, получив от Молчанова список, вписал в него заглавие «На 14 декабря» да еще добавил на том же листе предсмертное письмо Рылеева к жене.
В начале августа 1826 г. Скобелев переправил стихи Бенкендорфу. Бенкендорф, будучи весьма озабочен подготовкой к коронации, послал Скобелеву письменные вопросы, на которые тот малограмотно ответил (№ 44). Распутавший всю эту историю П. Е. Щеголев полагал, что Бенкендорф чуть ли не тотчас же доложил дело царю, и сам вызов Пушкина в Москву был сопряжен с расследованием об «Андрее Шенье». Однако ни одно из сохранившихся свидетельств об аудиенции Пушкина у Николая I о стихах этих не упоминает. По-видимому, все-таки бюрократическая машина не была еще отлажена, и царь Пушкина об этом не спрашивал. Вызов поэта к московскому полицмейстеру для официальных объяснений последовал только в январе 1827 г.
Между тем клубок полицейского следствия катился по России. Леопольдова нашли в Саратовской губернии — Коноплева заставили лично съездить туда и привезти объяснения. Леопольдов потом изъяснял: «По Москве ходили стихи, переведенные с французского, писателя Андрея (тезки моего) Шенье, намекавшего на булгу (т. е. бунт, волнения) во Франции и приноравливаемые будто бы к нашему бывшему беспорядку 14 дек. 1825 года. Они достались мне от одного гвардейского офицера из юношеской любознательности и любопытства. Я понимал дух их и без всякого умысла и цели сообщил товарищу; но у него, увидев их, придумали: щука съедена, остались зубы; эти другие люди возбудили вопрос, не остаток ли это духа погашенной у нас булги? Донесено и загорелось дело. Я сам понимал, что надобно же все это темное обстоятельство рассеять и расследовать. Добрались до источника и всех военных и статских, имевших их. Вот таким-то путем дошла очередь и до меня». Молчанов запираться не стал, указав на Алексеева. На всякий случай Молчанова сразу же перевели из гвардии в армейский полк и там посадили под арест до выяснения всех обстоятельств.