Так с чего они должны были вдруг раскрыть перед ним все карты? Перед ним, человеком, магом, профессором, который пока ничего не значил для их дела? Который всего лишь сумел бросить вызов собственному отцу… Всего лишь…
Сжатые в кулаки пальцы медленно раскрылись. К горлу подступил неприятный, предательски горький, липкий комок, глаза защипали навернувшиеся, соленые слезы.
Он стоял под чутким надзором их пристальных, решительных, тождественных взглядов, будто обреченный посреди проклятого круга могущественных теней, будто жертва в кольце из взведенных в изящные, упругие тетивы луков охотничьих стрел – неаккуратное движение и не будет предупреждений, неаккуратное движение и мгновенная смерть. Его дыхание тяжелое и утомленное гулким эхом отдавалось от каменной кладки стен, на мгновения разрывая царящую вокруг давящую тишину ожидания, а взгляд темных, блестящих глаз медленный, последовательный и внимательный, ответно настороженный, бесстрашно скользил от одной застывшей, обезличенной магией фигуры к другой.
Он стоял, боясь шевельнуться, хотя внутри него бушевал ураган горя, вины и сомнений, он казался стойким, бесстрашным, непоколебимым и смелым, однако желал лишь одного: покоя смерти или, быть может, искупления в забвении собственного безвозвратного падения.
Искушение лукавой, навязчивой мыслью дурманило его разум, маня сладостными миражами призрачных видений: уютом родного дома, гордой, любящей улыбкой отца, прощением и теплом их объятий, властью и почетом, которых всегда так страстно жаждало его непобежденное, неукрощенное до конца честолюбивое, горделивое сердце… и неуловимым, намеренно сокрытым, тошнотворным запахом тлена, ибо именно он составляет совесть предателей.
Браза, он так хотел, так хотел бы отдаться им, этим чарующим призывам. Глядя на темные пятна пота и крови, своей и отца, безобразными кляксами расплывающиеся по серой ткани пиджака, на всех этих окружающих его бесчувственных, осуждающе безмолвных отголосков людей, он мечтал, мечтал сдаться, забыться, вернуться к отцу, направиться вслед за ним… Ведь он всегда помнил дорогу назад, дорогу домой…
Душный, сырой воздух коридора вдруг подернулся, обдав распаленную кожу леденящей, колкой рябью реальности.
Маг возник словно из ниоткуда, без шума, без предупреждений, без знаков, как и положено появляться хранителям Мары, однако Митар отчего-то все равно, ошеломленный и обескураженный, словно вкопанный застыл на месте.
Тяжелая изумрудно-бирюзовая, отливающая даже в сумеречной тьме подземелья жемчужным перламутром невидимого света, бархатная мантия с глубоким, просторным капюшоном скрывала лицо пришедшего, скользила за ним по пыльному каменному полу, изящными, пластичными изгибами обвивая, обволакивая его прикрытые тонкой кожей высоких сапог натруженные голени. Широкие, расклешенные рукава, застывшими, почти неподвижными волнами спадали вниз, следуя едва различимым в мягком бархате ткани, плавным изгибам покатых плеч и вытянутых, чуть согнутых в локтях рук, и послушно заканчивались у самых кончиков бледных, испещренных мелкими, тонкими морщинами пальцев, почтенно сложенных в некоторое подобие арданской иртойолы, быстроходного корабля мироздания, гордо несущего вперед по волнам времени свое бесценное, тайное сокровище.
Взор Митара на миг заволокло туманом, сквозь белесую, клубящуюся пелену которого он слышал (или, быть может, ему лишь казалось) отзвуки глубокого, низкого, незнакомого ритма, отдающегося унисоном биения его собственного сердца, мелодичного, тянущегося распева, приближающегося и одновременно отдаляющегося, пронизывающего его насквозь, являющего прошлое и открывающего будущее, неотделимого спутника чего-то гораздо большего, невыразимо древнего, первозданного, старого и удивительно юного, как само время, как мир, как параллели, чего-то воскрешающего внутри позабытый инстинктивный первобытных трепет перед вечностью, сокровенной тайной рожденной однажды жизни и объединяющих их касанием истинной магии.
Теперь я ведаю тебя, человек … И вопрошаю к тебе, ответь, куда направлен взор твой, о мой эладэ лаара53? Кому служит магия твоя? Ибо нет мне в этом великой разницы, для тебя лишь есть она, тебе и решать судьбу свою. Мой путь открыт мне, твой же тебе оставлен на разумение. Так выбирай же, выбирай, ибо, коснувшись тебя в сомнении порывов воли твоей, решать лишь я буду. И вовеки не найдется стольких сил в тебе дабы изменить выбор сей.