Вместо этого Митар, поморщившись, отвернулся, сведя крепкие, раздавшиеся за последнее время плечи, втянув широкую прикрытую воротом пиджака шею будто закрывшись от взгляда отца, развернул лицо из сумрачной тени к грязному, по-прежнему изящному, арочному окну с низким, узким подоконником. Алые отсветы очередного, бушующего в жилых кварталах Мирана пожара тут же длинными полосами упали на его блестящие щеки, высокий лоб и прямой, опущенный нос. Шершавые кончики длинных, сильных пальцев небрежно чиркнули, смахивая серую, землистую пыль с прохладной поверхности стекла, и кроваво-алое зарево далеких, пылающих костров куда более яркими, тревожащими язычками заиграло не его лице. И это, как и мысли о Курте, друзьях, оставленных в Альстендорфе, возродило в нем такие важные, такие необходимые, в первые мгновения встречи из-за растерянности и смущения оставившие его, внутреннюю силу и твердость.
Твоя мать умирает.
Я знаю, отец.
Его руки дрожали. Он закрыл глаза и вспомнил ее лицо, таким каким видел его последний раз, в ту роковую, наполненную запахом смерти и страданий ночь, когда первое городское восстание, уже обескровленное, разреженное, лишенное предводителей и от этого почти потухшее, было окончательно подавлено. И горячие слезы оранжево-красными, блестящими дорожками побежали по его сухим щекам.
Ты нужен ей.
Это была не первая их встреча и, Митар был уверен, не последняя. Отец никогда не оставит своих попыток вернуть его назад. Только вот назад – это куда?
Ты слышишь меня, Митар?
В знакомом, чуть взвившемся вверх тоне голоса проступили такие привычные, жесткие, стальные, звенящие нотки, от который Митару до сих пор становилось не по себе. Он ответил, в мыслях проклиная себя за неизжитую, непобежденную с годами покорную, безвольную послушность.
Да, отец.
Твоя мать хочет попрощаться с тобой. Со своим единственным сыном. Разве ты откажешь ей в этом?
Молчание. Сжатые, побелевшие губы. Он просто не смог произнести это вслух. Просто… Браза… Слезы, срываясь крупными каплями с его подбородка, шлепая падали на пыльный пол, разбиваясь, оставляя на нем влажные, темные точки.
Не знал, что мы вырастили невежу и труса!
Отрезал отец.
Если ты так считаешь…
Митар нарочно пожал плечами: выразительно, с амплитудой неестественного, наигранного безразличия, и его тень на серо-алом фоне прямоугольника окна, обрамленная темными рамами стен, словно картина, в точности повторила это движение.
Вернись Митар, образумься, вспомни, кто ты, и вернись! Он примет тебя, он ждет тебя.
Митар прекрасно знал, что он – это йер Артегиеро82 король, Скейлер; тот единственный, кому служил отец, кто бы действительно безоговорочно принял его, одарив и возвысив над остальными.
И какая-то часть Митара, та, что сейчас сквозь оковы долга и дружбы рвалась к отцу, та, что умоляла его обернуться и заставляла прислушиваться, та, что раз за разом воскресала в сердце нежную, не забытую, не угасшую ни на йоту любовь к матери и тоску по оставленному, брошенному впопыхах прошлому, действительно хотела этого: славы, почестей, титулов, власти… Власти… И велико было искушение.
Вернись и мы снова станем семьей. Как прежде, сын. Твоя мать ждет тебя. Твоя слава ждет тебя, слава нашего рода, слава, принадлежащая тебе по праву рождения.
Отец мягко, с едва различимым шорохом оттолкнулся от стены, расцепил руки и сделал пару шагов навстречу к нему. Его тело, постаревшее и слегка ссутулившееся, может быть чуть осевшее на собственных костях, двигалось все также мягко, гордо и элегантно, как и раньше.
Вернись, и мы вместе станем великими. Помнишь, о чем ты мечтал в детстве…
Отец всегда знал его слабости и всегда без зазрения пользовался ими.
Вернись… И твоя мать не умрет в слезах хороня собственного единственного сына.
Браза… Митар больше не мог слушать это.
Он развернулся, густая пелена его бесформенной тени заглушила собой алый, тусклый свет, скрыв в безопасном мраке блестящие дорожки слез, сжатые губы, гневно расширившиеся ноздри, насупленные брови и до боли вжавшиеся в незащищенную кожу ладоней короткие полу дуги ногтей, все кроме полыхающих холодным пламенем темных глаз, которые тут же нашли в темноте застывшее, живое лицо отца. Лицо, почти такое же, как и его собственное, пугающе похожее, будто наблюдающее за ним из будущего.