В следующее воскресенье обеденный стол накрыли как и всегда на веранде, только немного раньше, — около двух часов дня.
Ждали капитана и доктора, которых пригласил сам Рыбальский. Щурясь от яркого солнечного света и откинув немного назад голову, он открывал ключом коробку сардин и говорил жене:
— Знаешь, на многих тарелках уже оббиты края, — следовало бы купить новый сервиз. Беда с этой прислугой… Да, вот что, не забудь подать маринованных белых грибов, — доктору они, кажется, очень нравились. А правда, славный он? Совсем ещё студент, — такой воробушек желторотый.
— Ай, какая досада! Смотри, ты капаешь маслом на скатерть. Эх… право…
Рыбальский испуганно поглядел, поставил коробку с сардинами на тарелку и досадливо щёлкнул языком. Потом он подошёл к Нине Александровне совсем близко, потихоньку притянул её к себе и поцеловал сначала в один, а затем в другой глаз. Почувствовав, как затрепетала под губами её ресница, он невольно обнял жену ещё крепче и сказал:
— Ну, ничего, пустяки, — можно салфеткой прикрыть, да наконец, на это место я сяду сам.
— Конечно ничего… Слушай, пусти, — кажется, они уже идут…
— Ты моя славная… — произнёс Рыбальский отступая.
— Мгм…
— А вот и они. Ave, doctissime! Здравствуйте, Николай Григорьевич!
После обеда до самого вечера играли в винт, потом ужинали. Гости ушли в двенадцатом часу ночи.
И в лесу доктор так же как и в прошлый раз звонил своим высоким тенором:
— Несомненно, безусловно, счастливые браки существуют. Нужно только, чтобы оба супруга были развитые, материально обеспеченные…
Капитану не хотелось его слушать, и он ничего не отвечал. Слова доктора повторяло одно только эхо. Он замолчал и стал думать о Лизе. Сосны тоже молчали и едва заметно, будто сомневаясь в чём-то, колыхали в душистом, тёмном воздухе своими широкими ветвями.
1906