Чувства. Эмоции. Воспоминания.
Я рисовала, будто это – мой воздух. Я рисовала, будто это – весь смысл мира.
Хотя почему будто?
Да, это был мой мир – погрязший во мрак или вспыхивающий рассветным пламенем.
Сегодня вечером будет бал, на котором меня представят королю и королеве Испании. Мой дебют. Мой первых выход в свет. Ледяное предчувствие сковывало все внутренности при одной только мысли, что невинные люди могут пострадать из-за моего согласия там появиться.
Я закончила рисовать кровавый рассвет и вытерла руки. Глаза болели от напряжения вызванного ночным творчеством. Я пару раз зажмурилась, чтобы немного облегчить страдания и устало помассировала шею.
Солнце вступало в борьбу с дождливыми тучами ноября. Оно с наслаждением побеждало их и ласкало лучами стены моей студии.
Я открыла окно, впуская свежий утренний воздух. Холод игриво проникал в комнату, насыщая окружающие предметы. Я глубоко вдохнула прохладу и попыталась смириться с мыслью, что необходимо поспать.
Поджав губы, я отошла от открытого окна и вдруг замерла. Мой взгляд наткнулся на отцовский блокнот, который так беззаботно лежал на одном из столов. Сердце сжалось от болезненных воспоминаний и поборов новый приступ отречения, я двинулась к нему.
Мои пальцы скользнули по мягкому кожаному переплету с затертыми углами. Несколько дней назад этот блокнот составлял все мое богатство. Теперь у меня есть банковский счет с цифрой в шесть нулей, какая-то недвижимость и титул. И я уверена, что многие не поймут или осудят, узнав, что этот блокнот так и остался для меня самым дорогим в мире наследством. Я прижала его к груди и прерывисто задышала, борясь с очередным приступом слезливой тоски.
Мой прежний мир, я по тебе скучаю! Родители, для меня вы родные навсегда! Мама, ты оставила мне восемь заповедей, которые стали моим фундаментом.
И теперь, я уверена, что в пятницу последнего месяца года ты рассказала бы мне правду. Но, увы, не успела.
Есть одна навязчивая, непокорная мысль, которая все чаще и чаще всплывала в сознании. Утратив родных, обретая угрозу для себя и окружающих, я продолжала изнывать от любви к мужчине, которому эта любовь не нужна…
Так нужна ли я этому миру? Неся смерть и нераскрытые тайны я, кажется, готова потеряться там, внизу, среди масс печальных надгробий, символов когда-то мечтающих людей.
– Ну, рассказывай! Как подготовка к балу? Волнуешься?
Латти ободряюще улыбалась и потянулась за своей чашкой с теплым чаем на травах. Она только покормила моего будущего крестника и уложила в колыбельку, которая стояла рядом. Вставать ей пока запрещали доктора из-за риска нарушения сохранности швов.
Я расположилась в кресле у ее постели, попивала ароматный чай из кремовых чашек на квадратных блюдцах и пыталась перенять ее оптимизм.
– Хорошо. У меня толпа помощников и советчиков. Думаю, все пройдет удачно.
Проницательные серые глаза молчаливо выведывали все мои тайны.
– Мне звонила Ронни, – мягко сказала она. – Говорит, что ты так и не отвечаешь на ее звонки. Я обещала, передать тебе, что они с братом скучают по вашим встречам.
Поджав губы, я посмотрела в свою чашку.
– Я тоже.
– Тогда в чем же дело?
Мой тяжелый вдох был паузой, перед исповедью.
– Дело в их незащищенности, Латти. Ребят никто не охраняет, и я переживаю за них. Пока нам лучше не видеться.
– Зоя?
Я подняла взгляд на лицо Златы.
– Это ведь не все причины, правда?
Не выдержав натиска ее прозорливости, я взглянула в окно.
– Я не могу больше верить, – прошептала я. – Никому. Я должна быть… недоверчивой. И проще делать это на расстоянии с людьми, которые мне небезразличны.
Повисла тишина. Я понимала, как неприятно слышать ей это признание, но и утаить его не смогла.
– Это тяжело, Зоя, – в ее голосе неприкрыто звучало сочувствие. – Должен быть хоть кто-то, кому ты можешь открыться!
– Больше всех я верю тебе, Виктору, Гаспару и Ксавьеру, – грустно сказала я.
– А как же Себастьян? – охнула она.
Я вздрогнула от звуков имени, которое неуловимо вносит в яркое воображение его взгляд, мелодию голоса и теплоту его объятий.
– Я люблю его, Латти, – тихо ответила я и перевела на нее взгляд. – Но мне кажется, что эта любовь меня и убьет.
Через два часа автомобиль вез меня домой, где уже ждали мастера по визажу и парикмахерскому делу.
– Учти, детка, второй вальс за мной! – говорил мне через динамик телефона Ксавьер.
– Почему второй, а не первый? – нахмурилась я.
– О, ты же не в курсе этих дурацких традиций! – жизнерадостно сообразил он. – Первый танец с прославленной дебютанткой принадлежит королю или кронпринцу. Что-то вроде право первой ночи, поняла?