Она и отказалась бы, может быть, от этого, но дочка стала сниться ей каждую ночь; она видела ее играющей с Полем под платаном и иногда ощущала непреодолимое желание встать и, не говоря ни слова, пойти к мужу в его комнату. Два раза она даже дошла до его двери, но затем быстро вернулась, и сердце ее билось от стыда.
Барон уехал; мамочка умерла; Жанне не с кем было теперь посоветоваться, некому доверить свои задушевные тайны.
Тогда она решилась отправиться к аббату Пико и поведать ему под тайной исповеди свои намерения, которые ее так затрудняли.
Она застала его за чтением требника, в палисаднике, обсаженном фруктовыми деревьями.
Поговорив несколько минут о том, о другом, она пролепетала, покраснев:
– Я хотела бы исповедаться, господин аббат.
Он был удивлен и поправил очки, чтобы хорошенько вглядеться в нее, потом рассмеялся:
– У вас, однако, не должно быть на совести больших грехов.
Она окончательно смутилась и отвечала:
– Нет, но мне нужно попросить у вас совета в таком… таком… трудном деле, что я не смею говорить с вами о нем иначе, как…
Он тотчас же оставил свой добродушный вид и превратился в священнослужителя:
– Хорошо, дитя мое, я выслушаю вас в исповедальне; пойдемте.
Но вдруг она остановила его, заколебавшись, удерживаемая какой-то щепетильностью, мешавшей ей говорить о таких несколько зазорных вещах в тишине пустой церкви:
– Или нет… господин кюре… я могу… могу… если хотите… сказать здесь, что меня к вам привело. Давайте сядем с вами там, в вашей беседочке.
Они медленно направились туда. Она думала, как ей высказаться, с чего начать. Они сели.
Тогда, словно исповедуясь, она заговорила:
– Отец мой…
Она запнулась, снова повторила: «Отец мой…» – и умолкла, окончательно смутившись.
Он ждал, скрестив руки на животе. Видя ее замешательство, он ободрил ее:
– Ну, дочь моя, можно подумать, что у вас не хватает смелости; будьте же мужественны.
Тогда она решилась, как трус, бросающийся навстречу опасности:
– Отец мой, я хотела бы иметь еще ребенка.
Он не отвечал, ничего не понимая. Тогда она объяснила, растерянно путаясь в словах:
– Я осталась совсем одна; мой отец и муж не ладят между собой; мама умерла, и… и… – Она произнесла еле слышно и вся дрожа: – На днях я чуть не лишилась сына! Что было бы тогда со мной?
Она умолкла. Священник в замешательстве смотрел на нее.
– Хорошо, расскажите же, в чем дело.
Она повторила:
– Я желала бы иметь еще ребенка.
Тогда он улыбнулся – он привык к сальным шуткам крестьян, нисколько не стеснявшихся перед ним, – и отвечал, лукаво кивнув:
– Мне кажется, тут дело только за вами.
Она подняла на него свои чистые глаза и, запинаясь от волнения, промолвила:
– Но… но… вы понимаете, что с той минуты… с той минуты… вы знаете… об этой горничной… мы с мужем, мы живем… мы живем совершенно врозь.
Привыкнув к распущенности деревенских нравов, чуждых всякого достоинства, он удивился этому открытию, а затем ему показалось вдруг, что он угадал истинное желание молодой женщины. Он взглянул на нее искоса, полный доброжелательности и сочувствия к ее горю:
– Да, я вполне понимаю. Я понимаю, что ваше… ваше вдовство тяготит вас. Вы молоды, здоровы. В конце концов, это естественно, слишком естественно. – Он улыбнулся, уступая своей игривой натуре деревенского священника, и тихонько похлопал Жанну по руке: – Это дозволено, вполне дозволено заповедями: «Плотские желания будешь иметь только в браке». Вы замужем, не правда ли? Так ведь не затем же вы вышли замуж, чтобы сажать репу.
Она тоже не поняла сначала его намеков; но едва постигнув их смысл, она покраснела от волнения до корней волос, и на глазах у нее выступили слезы.
– О, господин кюре, что вы говорите? Что вы подумали? Клянусь вам… Клянусь вам…
Рыдания душили ее.
Он был изумлен и стал утешать ее:
– Ну вот, я не хотел огорчать вас. Я немного пошутил: не возбраняется же это порядочному человеку. Но рассчитывайте на меня, можете вполне рассчитывать на меня. Я поговорю с господином Жюльеном.
Она не знала, что ответить. Ей хотелось теперь отказаться от его вмешательства; оно казалось ей неудобным и опасным. Но она не посмела и убежала, пролепетав:
– Благодарю вас, господин кюре.
Прошла неделя. Она жила в тоске и тревоге.
Однажды вечером, за обедом, Жюльен взглянул на нее как-то странно, с той улыбочкой на губах, которую Жанна знала за ним в минуты насмешливости. У него появилась даже неуловимо-ироническая любезность к ней, а когда они прогуливались по широкой мамочкиной аллее, он тихонько сказал ей на ухо: