Все хохочут, даже Мадонна.
Я проиграл. Я не получаю куриную грудку. Впрочем, это меня не огорчает. Я и сам от всей души смеюсь над своей шуткой. Полагаю, в этом есть поэтическая справедливость. Голодным я не остаюсь. Как бы ни старалась моя сестра Мадонна представить себя несчастной Золушкой, а Джоан — злой мачехой, мы никогда не голодали. Джоан всегда была к нам добра.
Просто она не считала нужным покупать для нас дорогую еду. Все деликатесы — греческие оливки, итальянская салями, дорогие сладости — предназначались для гостей, а дети обходились гранолой — подслащенной овсянкой с изюмом и орехами. Если Джоан уходила из дома, то чем бы нас в тот день ни кормили, мы гурьбой бросались на кухню, чтобы попробовать вкуснейшее бисквитное печенье, приготовленное для гостей.
Как-то в субботу, когда мне было уже пятнадцать лет, Джоан собрала нас всех в комнате, которую она называла «столовой». Несколько месяцев она делала в этой комнате ремонт, и нам не позволялось сюда входить. Думаю, она хотела поразить нас своими трудами. Братья и сестры не горели желанием увидеть обновленную комнату, а мне было любопытно. Надеюсь, Джоан не ожидала от меня особых восторгов, поскольку неискреннее восхищение еще не было мне свойственно. Этому искусству я научусь позже, когда мне придется присутствовать на фильмах сестры и не захочется ее расстраивать.
Неудивительно, что мне было трудно скрыть свою реакцию на нашу новую «столовую». Зеленый ворсистый ковер, панели из мореного дерева на стенах, керамические плитки между ними (Джоан считала их «старинными», это было одно из ее любимых слов). Я-то знал, что они вполне современные. И все же во мне пробудились дизайнерские инстинкты. Усилия мачехи не произвели на меня должного впечатления.
Впрочем, Джоан пригласила нас в столовую не для того, чтобы мы восхищались ее талантом декоратора. У одного из нас возникли серьезные проблемы. Подобно судье Дредду, Джоан объявила, что красивый бисквит, который она только что купила, чтобы выпить кофе с подругами, пропал. Виновный должен сознаться.
— Вы просидите здесь целый день, пока виновный не сознается, — заявила она. Никто не произнес ни слова. Джоан достает альбом Энди Уильямса и кладет его на стол. «Музыкальная пытка?» — думаю я. Я сосредоточиваюсь на осеннем азиатском пейзаже — джонки, плывущие по реке. Отец привез эту картину из Лос-Анджелеса. Я мысленно перерисовываю ее в собственной манере.
Через час Джоан выходит из комнаты. Мы молча сидим за столом, рассматривая друг друга. Каждому в глубине души хочется угадать виновника. Хотя высказать свои соображения открыто я не решаюсь, но мысленно обвиняю во всем Мадонну. Хотя бисквит для нее слишком пресный, ей могло понравиться его красивое название. Кроме того, она не упустила бы возможности, фигурально выражаясь, подложить свинью Джоан, что частенько и делала. Через полчаса Джоан возвращается и заявляет, что сосед видел кражу со своей кухни. Больше того, он назвал ей имя вора. Это я.
Я невиновен, но доказать этого не могу. Друзья ждут меня в доме на дереве. Мы только что получили по почте последний номер «Плейбоя», и я умираю от желания вырваться из дома и посмотреть его. Поэтому я признаюсь в краже бисквита. Меня наказывают за проступок: запрещают всю неделю смотреть телевизор. Через много лет выяснится истинный виновник. Паула признается, что тот бисквит съела она, но будет уже слишком поздно, поскольку наказание я отбыл целиком и полностью. Впрочем, я виноват тоже — ведь я признался в том, чего не совершал. Так формируются поведенческие привычки, предвестники всего, что ожидает человека в жизни.
С того дня, когда Джоан вышла замуж за нашего отца, в нашем доме появился приятнейший ритуал. Каждый из членов семьи мог выбрать собственный торт на день рождения. Мадонна всегда выбирала слоеный клубничный, а я — розово-лимонный торт-мороженое.
Вскоре после случая с бисквитом был мой день рождения, и я гадал, позволит ли Джоан мне выбрать любимый торт. К мо ему облегчению, то, что я выдержал наказание, смягчило мачеху, и она меня простила. Я получил свой любимый розово-лимонный торт-мороженое.
Джоан была великой мастерицей готовить торты, но на этом ее кулинарные таланты исчерпывались. Она собиралась готовить испанский рис с перцем и помидорами, но забывала рецепт. И тогда нам приходилось обходиться замороженной запеканкой, но при этом Джоан с удовлетворенной улыбкой заявляла: «Я только что это приготовила!»
«Морозильник приготовил!» — тихо шептали мы, стараясь сделать так, чтобы нас не услышал отец. Нам не хотелось его раздражать. Отец всегда требовал, чтобы мы относились к Джоан с уважением и называли ее мамой. Мы изо всех сил сопротивлялись. Много лет нас сводило с ума то, что, подчиняясь отцу, нам все-таки приходилось называть ее мамой.
Моя родная мать, которую звали Мадонна, умерла, когда мне было всего три года. У меня сохранилось единственное воспоминание о ней. Я бегу по зеленому дворику нашего маленького, одноэтажного дома возле железной дороги и наступаю на пчелу. Я отчаянно рыдаю. Мама сажает меня на колени и прикладывает к месту укуса лед. Я чувствую себя в полной безопасности. Меня защищают и любят. Всю жизнь я буду пытаться испытать то же чувство, но это мне так и не удастся.
Самое печальное заключается в том, что, когда мама умерла, я был слишком мал. Я не успел узнать ее понастоящему. В детстве она существовала для меня только на фотографиях. Больше всего мне нравилась та, где она была снята на бизоне. На ней мама была такой живой, такой обаятельной — настоящая звезда. Глядя на снимок, я не мог поверить, что она умерла, что я ее никогда больше не увижу. И я никак не мог совместить эту неуемную радость жизни с ее невероятной набожностью.
О маминой религиозности я узнал лишь двадцать лет назад, когда отец раздал нам ее любовные письма. Она писала их, когда отец служил в авиации и еще только ухаживал за ней.
Я прочел всего одно романтическое письмо, написанное матерью, и, прочитав его, не мог заставить себя читать дальше. Я не очень религиозный человек, и чрезмерность религиозных чувств матери показалась мне невыносимой. Хотя ее письмо было проникнуто духом любви и нежности, в нем присутствовал своеобразный фанатизм. Все о том, как Господь хранит ее любовь к моему отцу... Бог то, Бог это... Я не смог читать дальше, потому что представлял маму совершенно другой и не хотел разрушать этот образ.
Копии маминых писем отец отправил и Мадонне. Думаю, что она тоже прочла их. Однако мы никогда не говорили ни об этих письмах, ни о нашей матери. Сейчас мы стараемся даже не упоминать ее имени.
Может быть, мы, Чикконе, и боимся собственных эмоций, но больше ничто нас не пугает. В конце концов, в наших жилах течет кровь пионеров, и мы этим гордимся. В 90-е годы XVII века предки моей матери, Фортины, покинули Францию и прибыли в Квебек. Они поселились в глуши. Истинные пионеры, они боролись за собственную жизнь и жизнь своих близких.
Прошло больше двухсот тридцати пяти лет. И вот поженились мои бабушка и дедушка, Элси и Уиллард Фортин. Свой медовый месяц они провели в роскошном манхэттенском отеле «Уолдорф-Астория». Хотя Элси всегда это отрицала, но, согласно генеалогическому древу, они с Уиллардом приходились друг другу дальними родственниками. Может быть, поэтому мы с Мадонной в отличие от наших братьев и сестер оказались такими необычными людьми, с яркими достоинствами и недостатками.