Выбрать главу

- Зачем же их уничтожать, разве в них есть что-нибудь дурное? - спросила я.

Мам? не ответила и продолжала говорить плохое про Черткова и отца, пока я ее не попросила замолчать...

В этот же день после завтрака отец поехал в Телятинки. Мам? ужасно волновалась, выскакивала на двор, послала за отцом пролетку и была, видимо, рассержена, что отец уехал к Черткову. Когда отец вернулся, мам? накинулась на него и стала кричать. Я хотела уйти. Но отец взял меня за руку и каждый раз, что я порывалась выйти, удерживал меня.

- Ты все забыл, летишь к Черткову, мокнешь на дожде, а я тут беспокоюсь, кричала мам?. - Ты ездишь, принимаешь человека, который хочет напакостить твоей жене! Ты должен сказать ему, что если он хочет ездить к нам, он должен извиниться и отдать мне дневники.

Я попробовала увести ее.

- Вы все убить меня хотите, хотите, чтобы у меня сделался нервный удар! вскрикивала она.

Она долго мучила его и наконец уже после того, как он сказал ей, что хочет спать, она вышла, а я за ней, крепко притворив дверь, чтобы она снова не ворвалась к отцу.

Через несколько секунд она прибежала к нам в "ремингтонную".

- Убить меня хотите, злодеи, у меня сейчас нервный удар будет!

- Не у тебя, а у отца, - сказала я. - Если ты будешь так продолжать, он и месяца не проживет...

Я едва говорила, спазмы сдавили мне горло.

- А я, ведь я измучена, посмотри, как я похудела!

- По своей вине, никто не мучает тебя, а ты, что ты с отцом делаешь! Ты измучила его!

Мам? вышла, но не успела я еще прийти в себя, как она снова вошла.

- Саша, ты говоришь, что я уморю отца, он уже умер для меня душой, а телесно мне все равно.

- Тебе все равно, а нам нет, пускай Таня и другие видят и знают, что ты с ним делаешь!

- А мне до вас дела нет!

- Так знай же, что нам не все равно! - закричала я, не помня себя от ужаса, обиды, гнева. - Мы, дети, не позволим тебе замучить отца до смерти!

- Бессильны, - с насмешливой злобой ответила она мне и вышла из комнаты.

Завещание

Как я и предполагала, присяжный поверенный Муравьев, которому я отвезла на просмотр завещание отца, нашел его юридически неправильным и не имеющим никакой цены. Необходимо оставить права на чье-нибудь имя с тем, чтобы это доверенное лицо исполнило волю отца и отказалось бы от авторских прав. Неприятно было снова напоминать отцу об этом деле, заставлять его опять мучиться сомнениями.

Когда мы с Чертковым сообщили отцу о заключении Муравьева, отец ничего не сказал, а мы больше не напоминали ему, зная, что он не переставая об этом думает.

Действительно, через несколько дней он сообщил Черткову, что решил составить все свои сочинения трем своим детям: Сергею, Татьяне и мне. Он знал, что мы исполним его волю.

Но один раз, когда я утром пришла к нему в кабинет, он вдруг сказал:

- Саша, я решил сделать завещание на тебя одну? - и вопросительно поглядел на меня.

Я молчала. Мне представилась громадная ответственность, ложившаяся на меня, нападки семьи, обида старших брата и сестры, и вместе с тем в душе росло чувство гордости, счастья, что он доверяет мне такое громадное дело.

- Что же ты молчишь? - сказал он.

Я высказала ему свои сомнения.

- Нет, я так решил, - сказал он твердо, - ты единственная сейчас осталась жить со мной, и вполне естественно, что я поручаю тебе это дело. В случае же твоей смерти, - и он ласково засмеялся, - права перейдут к Тане.

Внутри точно оборвалось что-то, сердце сильно, сильно застучало, я чувствовала, что на спину навалилась громадная, непосильная тяжесть. "А может быть, так лучше, - думала я, - я скорее полажу с Чертковым, который по-прежнему остается главным издателем и редактором отцовских произведений".

22 июля в лесу, в нескольких верстах от дома, было подписано завещание. Сидя на пенышке, отец с начала до конца переписал своей рукой. Свидетели Радынский, Сергеенко и Гольденвейзер - засвидетельствовали отцовскую подпись.

Я знала, как тяжело отцу было решиться на этот поступок, как долго он колебался. Его мучило, что он не может объявить об этом семье, что он вынужден писать завещание тайно, ему тяжело было писать юридический документ, получавший силу только после утверждения суда.

Но отец твердо решил хотя бы после смерти уничтожить те компромиссы, которые он допустил при жизни.

Один раз, когда он ложился спать, а я была рядом в кабинете, он через затворенную дверь окликнул меня.

- Саша!

- Да, пап??

- Я хотел сказать по поводу завещания... Если останутся какие-нибудь деньги от первого издания сочинений, хорошо было бы выкупить Ясную Поляну у мам? и братьев и отдать мужикам...

- Хорошо, пап?.

Больше он никогда не заговаривал со мной об этом.

Догадывалась ли действительно мам? о том, что происходило, была ли она больна, но она не переставая мучила отца. С Чертковым она была резка, даже груба, намекала ему, что он слишком часто ездит. "Кажется, достаточно видимся, чуть ли не по два раза в день", или: "Врываются посторонние люди в дом, хуже полицейских", - говорила она, явно намекая на Черткова.

Мать во всеуслышание заявила, что она предприняла меры для того, чтобы Черткова снова выслали из Тульской губернии.

По ночам она не давала отцу спать, вбегала к нему в комнату, несколько раз симулировала самоубийство. Я пробовала усовещивать мать, уговаривала ее жалеть отца, она кричала на меня, грозила выгнать из дома. Жизнь с каждым днем делалась все невыносимее.

Когда я входила к отцу, мам? немедленно следом за мной шла в кабинет, она не давала нам возможности говорить о делах, перебивала, вмешивалась и всячески старалась отдалить меня от отца. Он слабел и худел с каждым днем, я не могла без слез смотреть на него.

Один раз отец позвонил. Я вошла к нему, и сейчас же из другой двери вошла мать.

- Соня, уйди, я Саше объясню письма.

Но она не уходила. Когда я в "ремингтонной" разобрала письма, я нашла записочку:

"Ради Бога, никто не упрекайте мам? и будьте с ней добры и кротки".

Очевидно, отец решил во всем уступать ей. В этот день он просил Булгакова передать Черткову, чтобы он не приезжал.

Я удивлялась его терпению, его кротости. Как мог он все это выносить, не раздражаясь, постоянно думая о матери, о ее спокойствии, о том, чтобы не сделать чего-либо ей неприятного. Я не могла так. У меня лопалось терпение, я раздражалась, а главное, мне казалось таким несправедливым, таким ужасным, что из-за матери отец угасает с каждым днем, с каждым часом. Душа моя возмущалась. Я плакала, тосковала, не знала, что делать, как поступить. Ну отец не хочет идти против матери, хочет до конца бороться с ней любовью, ну а мы-то - дети, как можем смотреть на то, как мать убивает отца, и решительно ничего не предпринять? Но что я могла одна сделать? Что?

Мне легко было не сердиться на мать, когда я чувствовала, что она больна, но когда я видела в ней материальные побуждения, видела, как она боялась завещания, мне трудно было, по примеру отца, добро относиться к ней.

Я завидовала сестре Тане. Она была счастливее меня. Она не могла поверить, чтобы матерью руководили какие-либо корыстные цели, она видела в ней нервнобольную, измученную мать, любила и жалела ее. Господи! Если бы я могла насколько мне было бы легче.

- Но, если она больная, надо поместить ее в санаторию, - говорила я. Недопустимо, чтобы больная распоряжалась судьбой стольких людей, чтобы старшие дети смотрели спокойно на страдания отца. Каждый день такого испытания на месяцы, может быть, на годы сокращает его жизнь!

Я чувствовала, знала, что надо было что-то делать. Я писала сестре, настаивала на том, чтобы выписали врачей, и, если мам? действительно больна, устроили ее на время в санаторию.

Но что могла сделать я одна, младшая, нелюбимая, на которую в семье привыкли смотреть как на девчонку, с которой нечего считаться?