Когда-то у меня был друг. Он давно уже на небесах. Иногда вдруг появляется и рассказывает, как это — быть там, где заканчиваются облака. Когда я его спрашиваю про Бога, то он ничего не отвечает, лишь странно улыбается, будто намекая, что придет время и сам узнаю. Не призрак и не тень, просто друг, которого давно нет рядом.
Почему я вспомнил его? Через два дня мне пора улетать, двенадцать дней и ночей, наполненных поисками, не привели ни к чему. Я приехал сюда, когда месяц только народился, через пару дней полнолуние. А еще — это опять будет вторник, мне же до рвоты не нравятся вторники. Отчего-то у меня это всегда самый плохой день недели, как будто кто-то специально пометил его в календаре черной краской, без проблесковых маячков.
Во вторник я познакомился с Лерой. Во вторник моя мать стала призраком. Стоит ли говорить, что именно во второй день недели призраком стала и моя собака. И друга я вспомнил лишь по той же причине, много лет назад, именно во вторник он ушел на небеса, где живет своей новой жизнью, о которой мне мало что известно.
Хотя все мы давно уже живем новой жизнью.
Я не хочу думать сейчас о стране, из которой приехал почти две недели назад. О довольных толстых рожах, сидящих в телевизоре, равно как и о маячащих в нем рожах ухоженных и худых. О президенте, равно как и о премьер-министре, что постоянно меняются местами, мне нет до них дела, как моей стране никогда не было и нет дела до меня. Ко всему этому можно привыкнуть, даже к тому навязчивому ощущению полного бессилия от того, что в один прекрасный день тебя все равно поставят на место, как бы ты ни пытался выскользнуть, вынырнуть, убежать. Может, это и есть новая жизнь под все тем же старым, низким и давящим небом, среди давно разучившихся улыбаться людей, любящих только себя и деньги, хотя это равно тому, что мы никого не любим.
Как это и было все мои сорок два года. У бездомных нет дома. Фраза эта вновь возникает в голове, будто кто-то вдувает ее в ухо через катетер. Слова пульсируют, наливаются кровью, вот-вот они лопнут, как отстрелянные воздушные шарики, чьи разноцветные обрывки ярким узором покроют мощенную светлым камнем улочку, по которой я иду.
На этот раз в Бодрум я выбрался к вечеру. Спустился к набережной и, не доходя до замка, свернул влево и устремился вверх, по улице баров.
Свобода была где-то рядом, я уже понял за эти дни, что весь город пропитан ею. Только странно, отчего она ускользает от меня, никак не дается, как изменчивая память или очередная мелодия, доносящаяся из ближайшего ресторанчика. Только начинаешь втягивать ее в себя, как она уже сменяется другой и забывается, оставаясь где-то позади.
— Ты все такой же! — говорит друг, с удивлением оглядываясь по сторонам, и добавляет: — А здесь мило, славный, должно быть, городишко!
Мы так много лет не виделись, что он мог бы спросить и о Лере. Впрочем, хорошо, что это не приходит ему в голову. Он ведь надеется, что мы все еще вместе. Я предпочитаю не вспоминать о том, что именно он был ее первой любовью. И первым мужчиной, хотя это вообще не играет никакой роли, по крайней мере, для меня. Даже смешно думать об этом, какая разница, кто лишил мою бывшую жену девственности — он или я.
Не знаю, отчего они расстались, при его жизни я никогда об этом не спрашивал. Мы встречались, продолжали дружить, если, конечно, наши отношения еще было можно назвать этим словом. Сколько лет назад это было? Цифры замутняют разум, бешенство наступающего полнолуния провоцирует на непредсказуемые поступки, кто знает, что я выкину, когда оно предстанет во всей красе и ночь озарится безжалостным и желтым светом местной луны, повисшей над манящими глубинами моря.
— Почему вы расстались?
Кружащаяся, как в танце, толпа разносит нас по разным сторонам улочки. Я у одного бара, он у другого. То ли карнавал, то ли праздничное шествие, хотя идея с ряжеными мне нравится больше. Я тоже хочу маску, дайте мне вон ту, что на следующей витрине, она мне пойдет!
— А ты еще не понял?
— Мистер, мистер, зайдите к нам…
Я не хочу заходить к вам, я вообще никуда пока не хочу заходить. Внезапно я оказываюсь в узком переулочке, где светятся еще не закрытые лавки и магазинчики. Обычная туристическая дребедень да куча всякого шмотья. Хотя нет, я вдруг замечаю, что в одной лавке, центр которой заставлен кальянами да завален стилизованными изображениями «глаза Фатимы», этими преследующими тебя здесь на каждом шагу спасительными талисманами от сглаза, именуемыми по-турецки «назар бунджук», на стенах висят удивительной красоты картины, суть которых так и осталась бы неведомой, если бы меня не углядел хозяин лавки, узкоплечий, белозубый, с маленькой бородкой турок, жестами позвавший меня внутрь.