— Пойдем, пойдем, — сказала мать, — обязательно, с самого утра!
— На озеро? — уточнил я.
— Конечно, на озеро! — и она засмеялась, а потом, фальшиво напевая, у нее не было слуха, пошла собирать клубнику к вечернему чаю.
Я же попросил деда достать удочки. Две, мне и матери, она ведь тоже будет ловить со мной, не так ли?
Обычно я как можно дольше тянул с тем, чтобы идти спать, но тут отправился как можно раньше, ведь я помнил, что дед на рыбалку уезжал обычно еще до восхода солнца, а значит, и нам придется вставать до рассвета, вот только уснуть никак не мог. Лишь под утро рухнул в пропасть сна, плескалась вода, невиданная никогда до этого в жизни лодка качалась на волнах, над которыми пролетали странные птицы. Я еще не знал, что это те самые чайки, что с криками носятся сейчас рядом с набережной, упирающейся в этот волшебный, мистический, полный иллюзий замок.
Чем дольше смотришь на него, тем сильнее он манит. Фраза, уже возникавшая недавно в сознании.
Проснулся от звонкого смеха матери, о чем-то говорившей с бабушкой. Я вышел на веранду, солнце стояло высоко. Из глаз брызнули слезы.
— Дурачок, — сказала мать, — завтракай, и идем!
Я быстро съел то ли кашу, то ли яичницу, то ли бутерброды с чем-то, что невозможно вспомнить через столько лет, равно как и все подробности того дня. Может, его вообще не было, и лишь случайная фраза матери заставила меня углубиться в дебри прошлого и придумать тот день и ту обиду, с которой, не исключено, все и началось.
Мы действительно пошли на рыбалку. Была она в ближайшей канаве, рыбу мать брала из консервной банки и надевала мне на крючок. Я должен был подсекать и вываживать, хотя я и не знал тогда еще этих слов. Сейчас мне уже не сказать, была ли добыча в томате, в собственном соку или в масле, скорее всего в собственном соку, потому как консервы в масле стоило придержать до ужина.
Наверное, я все это действительно придумал и на самом деле все было иначе. В нашей с ней жизни все было придумано, и началось это действительно с того самого дня, когда мы ходили ловить рыбу из банки, а в канаве это было или нет, какая разница, главное, что было.
Внезапно я поймал себя на мысли, что начинаю забывать ее лицо. У призраков его нет, точно так же, как и глаз. Просто смутная, неясная тень, колеблющаяся от малейшего дуновения ветерка.
— Мне уйти?
Вообще, давно бы пора. Иначе я так и не смогу окончательно стать самим собой, тем самым, к которому стремлюсь уже много лет, с окончательно погребенного детства.
И надо что-то решать с картой. Это намного важнее сейчас, от этого зависит моя жизнь в ближайшее время, дело даже не в Арнольде и не в деньгах, что я могу заработать на этой авантюре.
Если в чем и есть смысл, то в Дениз.
Соединить концы прихотливо разведенных в пространстве нитей очень трудно, особенно когда они расположены в разных мирах.
Мне надо услышать ее голос, ее английскую речь, которая намного правильнее моей. Наверное, в моих отношениях с женщинами тоже виновата мать. Она дозволяла мне все, но подразумевалось, что полной свободы я не получу, рыбалка из банки будет продолжаться и мать так и будет насаживать кусочки какой-нибудь сайры или частика на крючок.
У нее самой было много мужчин.
Я ревновал ее к ним? Ответ отрицательный, я вообще не знаю, что такое ревность. Порою эти мужчины, просыпавшиеся за шкафом, отгораживающим мою раскладушку от тахты матери, на которой она принимала очередного любовника, дарили мне подарки. Только я всегда знал одно: они опять исчезнут, как исчезнет и мать, а мне останется заснеженный двор, по которому я буду бродить с приятелем, которого давно уже нет в живых, хотя его призрак, надо отдать ему должное, ни разу не потревожил меня за прошедшие годы.
— Ты жестокосердный, — говорит мать, — я надеялась, что хоть сейчас ты что-то понял, когда меня уже нет даже в телефонной трубке.
Я не буду ей отвечать, что действительно понял. Может, я все и забуду. Вот только когда — не знаю. Это выше моих сил, вне рассудка, вне принципов общепринятой морали.
Она пропадает так же, как и появилась, успев спросить напоследок:
— Я могу тебе помочь?
— Ты никогда не могла мне помочь! — отвечаю я.
— Я хочу тебе помочь! — говорит она и вдруг исчезает с очередным порывом ветра, налетевшего на берег с моря.
И при ее жизни наши разговоры выматывали меня, нас хватало обычно минут на двадцать, а потом мы начинали ссориться, кто бы знал, что это будет и после ее смерти.