Ее силуэт тает над морем, среди белесых, почти прозрачных облачков, что внезапно появились в небе со стороны Коса. Я уже подметил, что, когда такое происходит, это обещает резкую перемену погоды, нет, не похолодает, но ветер начнет дуть с другой стороны, откуда-нибудь с северо-запада. Может нагнать и шторм, тогда пару дней к морю будет трудно подойти. Волны с ревом начнут вгрызаться в берег, а когда они успокоятся, вода внезапно станет холодной, в такую и войти-то не будет никакого желания.
Если я что и люблю больше всего на свете, то это море. И сейчас, когда призрак матери наконец-то оставил меня в покое, я опять чувствую себя счастливым, здесь, неподалеку от замка, который вновь стал темно-серым, каменным нагромождением стен и башен, некогда привидевшимся Генриху Шлегельхольту, уроженцу городка Темпельбурга, и пережившим своего создателя больше чем на полтысячи лет.
Мне пора идти. Я и так разморен жарой и этими видениями, что совершенно некстати посетили меня. Хочется в тень и чтобы рядом была Дениз, только это ведь невозможно.
Очередной порыв ветра вдруг бросает мне на колени обрывок плотной бумаги. Зачем-то я беру его в руки и вдруг понимаю, что это совсем не бумага, а кусок выделанной шкуры газели, именно на таком материале Пири Реис рисовал свои карты.
Несмотря на жару, меня бросает в холодный пот. Ноги становятся ватными, я не могу встать со скамейки, на которой просидел все это время. Понятия не имею, откуда взялся этот обрывок, уши закладывает, как при перепаде давления в самолете, я больше не слышу чудных бодрумских звуков, мир опять стал единым, пусть и лишенным голосов.
А потом хлопок, и звуки возвращаются. Я смотрю на карту, вот море, вот крепость, вот край острова. Потом обрыв, на колени мне прилетела лишь одна половина. Другая осталась там, в сумрачном, призрачном мире, потому как иначе, чем посланием от матушки, я это назвать не могу. Она ведь действительно хотела мне помочь, вдруг ей это удалось, пусть только сейчас.
Я знаю, что это за остров, он хорошо виден из Бодрума, совсем неподалеку. Его называют Карадой, еща Кара-Адой, или Черным островом. Добраться до него пустяки, но вот где там искать и что?
Сомневаюсь, что это действительно утерянные сокровища госпитальеров, но карты просто так с неба не падают, если их посылают призраки, значит, они видят в этом смысл.
Меня лихорадит. С трудом достаю из кармана мобильник. Надо звонить Арнольду, но я набираю номер Дениз.
18. На борту гулеты
Арнольду я позвонил уже после того, как поговорил с Дениз. Я не стал объяснять всех подробностей того, каким образом обрывок газельей шкуры с выцветшими от времени набросками карты попал мне в руки, фигуры умолчания существуют не только в риторике. Встретиться все договорились на следующий день, в десять утра. Арнольда должен был привезти Мамур, а мы с Дениз должны были ждать их у гулеты под названием «Рай», что стояла пришвартованной неподалеку от входа в замок, среди множества других, разве что некоторые были с двумя мачтами, а наша с одной.
Гулета — та же яхта, делается она вручную из дерева и испокон веков бороздит эгейские воды. Отличие от прошлых времен лишь в том, что сейчас на них ставится мотор и чаще, чем рыбаков, контрабандистов и ловцов губок, на них можно увидеть туристов, отправляющихся в «Голубой круиз», что означает плавание вдоль побережья с заходом в бухточки для купания прямо с палубы.
Арнольд появился с блеском, чуть ли не в шлейфе огня и дыма, хотя это просто адреналин, что чувствовался во мне с самого утра, придал наступившему дню инфернальный оттенок. Безумие нарастало с каждой минутой. Что-то должно было произойти благодаря затеянной мною авантюре, вот только я понятия не имел, что именно.
— Снимайте обувь! — сказал капитан.
Арнольд недовольно поморщился, но снял свои мокасины и прошествовал по трапу на палубу, вслед за ним проскользнула Дениз, а потом и мы с Мамуром.
Капитана звали Селимом, прямо как отца султана Сулеймана Великолепного. Мамур успел рассказать мне это за те пять минут, что мы толклись в ожидании нашей погрузки. Он даже успел радостно сообщить, что до сих пор есть такая поговорка, мол, быть тебе визирем у султана Селима, и, не дожидаясь моего очередного идиотского вопроса, поведал, что хотя приснопамятный султан и правил всего-то восемь лет, визирей за это время он казнил более десятка, а значит, поговорка эта из тех, что желает адресату отправиться в ад, в тартарары, на тот самый Черный остров, куда мы вот-вот должны отправиться.