И ей приходится звать меня. Она делает это нехотя, протягивает мне крем и поворачивается спиной. Кожа уже горит, я нежно втираю патентованное средство в ее шелковистую спину, опять восточная велеречивость, но я ничего не могу поделать с этим, как и с тем, что прикосновения мои излишне нежны и должны бы ее насторожить.
Главное, не забыть втереть крем под бретельки верхней части купальника, хотя меня об этом и не просят. Но и не сопротивляются. Дениз стоит немного напуганно, я замечаю, как между лопаток скатывается капелька пота. «Это все от жары, — думаю я, — ведь не может она так реагировать на мои прикосновения!»
— Тешеккюрлер! — говорит Дениз и вдруг добавляет: — Джаным беним!
В глазах ее скачут чертики, мне всегда нравилась и нравится эта идиома, вот только наблюдать их я могу недолго. Она надевает темные очки и устраивается на корме поудобнее, уже не спиной ко мне, а в профиль, опершись руками о палубу и чуть изогнувшись назад, отчего мне остается сделать одно, вновь достать кубики слов и начать бросать их перед собой.
Больше подходит кубик со словом «ашк», по крайней мере если верить Мамуру. Это всегда любовь между мужчиной и женщиной, «севги» же относится и к другим понятиям, хотя ни призрак матери, ни далекая родина меня сейчас не интересуют. Но кубиков много, они падают на доски палубы один за другим, и, скорее всего, мне выпадет тот, что закатывается под самый борт яхты. Когда я беру его в руки, то он жжется, мне приходится перебрасывать его с ладони на ладонь и дуть, как на горячий камешек, только что вынутый из огня или из кипящей воды. А когда кубик остывает, то на нем проступает странное слово, «севда».
Как сказал мне Мамур, докуривая кальян в тот вечер:
— Понимаешь, ашк это просто love, а севда…
Он мог не объяснять, ведь я специалист по безумию, так что просто любовь от сумасшествия, того, что в английском именуют crazy love, отличить могу.
Как могу сказать, что не в восторге от того, что кубик именно с этим словом оказался у меня в руках.
Дениз будто чувствовала, что происходит со мной, она сидела на корме прекрасным, солнечным терракотовым изваянием и позволяла любоваться всеми изгибами своего тела, хотя какая из женщин лишена кокетства?
По правому борту показалась та самая «Конкордия», где все и началось. Если приноровиться, то можно увидеть и катер мамуровского отца, но мы довольно далеко от берега и идем все дальше и дальше на запад, хотя пора бы уже повернуть. Скоро солнце перевалит зенит и начнет быстрый бег к сумеркам, а к этому времени нам уже надо ступить на остров, иначе переломаем себе ноги и головы.
Заметание следов, обманный финт, возможность обходного маневра, вот чем был вызван наш странный отход от курса, видимо, это в крови у тех, кто унаследовал гены местных пиратов и контрабандистов, идти в одну точку, но оказаться в другой, и именно тогда, когда тебя там не ждут.
— Обед! — зычно крикнул Селим. — Затем поворачиваем.
Он не ведал сути этого заметания следов по эгейским волнам, но его наняли на сутки, и он честно отрабатывал свои деньги.
После обеда Арнольд, уже изрядно поднабравшись, прилег в каюте, велев разбудить его, когда мы наконец придем на место, а Мамур внезапно взял гитару и заиграл песню, от которой у меня вдруг защемило сердце, в буквальном смысле слова, да так, что мне пришлось встать и вздохнуть полной грудью морского воздуха, лишь тогда боль прошла.
— Это старая песня, — сказала Дениз, когда стих последний аккорд, — ее написал Эркин Корай.
— Он кто?
— Бог! — серьезно произнес Мамур. — Он знает о жизни то, чего не дано всем нам. В прошлом году он давал концерт здесь, в замке, и пел ее, я не выдержал и подошел к нему после концерта, он показался мне очень усталым, как и положено Богу, но он не отказался поговорить со мной…
— А про что там?
— Про небесные звезды, которые смотрят на тебя издалека, проводят с тобой всю ночь до самого утра, дежурят у твоего изголовья, выслушивают твои жалобы, все уходят, только они остаются, они единственные твои друзья, эти небесные звезды, когда начинается дождь, они плачут вместе с ним, они ищут тебя, пытаются разглядеть среди облаков, только их заботят твои беды…
— Боги все знают про одиночество! — сказал я.
— Пойду вздремнуть, — ответил Мамур и скрылся в каюте.